Серебряный огонь
Мари Кордоньер


Захватывающие, полные тайн и опасных приключений, безудержной любви и изысканных чувственных сцен, дарящие отдохновение усталым душам и новые импульсы горящим сердцам – таковы произведения современной писательницы из Германии Мари Кордоньер, автора многочисленных популярных женских романов.

Они ведут читателя в мир старинных английских замков, опасных подземных ходов, родовых поместий и их преданий, наконец, королевского французского двора со всеми присущими ему красотами и интригами... Но все это лишь фон, на котором рисуется необыкновенная судьба юной девушки, сумевшей преодолеть все мыслимые и немыслимые препятствия на своем пути к любви и счастью.


Мари Кордоньер

Серебряный огонь


Глава I


Август 1594 года – Сюрвилье

Гроза с ливнем, напоминавшим всемирный потоп, довершила разрушения, начатые людьми. Окруженные плетеной изгородью поля, серо-коричневые, покрытые слоем грязи, словно перепаханные рукой взбесившегося великана, представляли собой жалкое зрелище. Охота, устроенная владельцем Сюрвилье для себя и своих друзей, закончилась, и для жнецов этим летом не осталось работы.

Безудержная кавалькада благородных господ и их егерей, разрушая на своем пути плетни, пронеслась подобно шторму по золотому морю спелой пшеницы. Уцелевших колосьев едва ли хватило бы для утоления голода будущей зимой. Но и эти жалкие остатки уже несколько часов утопали в грязных потоках.

Затуманенный взор Фелины был направлен поверх полуразрушенной стены из валунов, отделявшей сельскую церковь и крохотное кладбище от пашни. Она не замечала ни опустошений на полях вблизи кладбища, ни наскоро вырытой могилы возле своих босых ног. Очертания грубо сколоченного креста растворялись в летящей с небес воде.

Могила стала прибежищем лишь для растоптанного тела. Сердце ее отца осталось там, снаружи, среди уничтоженных надежд на добрый урожай. Оно прекратило биться прежде, чем он в порыве безысходного отчаяния бросился навстречу лошадям графа и его егерей.

Однако влага на щеках Фелины означала лишь следы ливня, а не следы печали. В девушке пылал огонь, способный высушить любые слезы и свести на нет любое горе.

От застывших пальцев на ногах до последнего, промокшего насквозь локона она была полна ненависти и гнева, которые ей хотелось выкрикнуть наружу, чтобы избавиться от их непомерного давления, спиравшего воздух в груди. Однако таким выкриком она, вероятно, огорчила бы доброго аббата Видама, который всегда старался внушить ей смирение, столь нужное, по его мнению, Фелине.

Смирение! Само это слово распрямило ее плечи и заставило сжаться в узкую щель побледневшие губы.

Может быть, ей еще и спасибо сказать за то, что граф де Сюрвилье не считал нужным соблюдать указ короля. Разве Генрих IV в числе первых указов не запретил с марта месяца охоту на вспаханных полях и виноградниках во всем Французском королевстве? Кто он такой, этот граф, позволивший себе попросту забыть об этом указе своего повелителя? И где судья, способный наказать графа за убийство ее отца, за лишение Бландины надежды на будущее, за изгнание самой Фелины из родных мест?

Мысли о сестре на время смягчили суровые черты девушки, отразив в них глубокое отчаяние.

Бедная, милая, далекая от мирских страстей Бландина! Скромный вклад, необходимый для ее поступления в монастырь благочестивых жен в Бомоне, должна была обеспечить продажа будущего урожая. Найти убежище за стенами монастыря было не только горячим желанием сестры. Умершая три года назад мать также мечтала, чтобы малышка обрела там надежный приют.

Но ни в каком монастыре не нужны нищие с пустыми руками. Никто в это трудное время не пожалеет двух девиц, у которых нет уже ничего кроме скромной одежды на их телах. Беднейший крестьянин из их деревни ожидал бы, по крайней мере, нескольких су или клочка земли в приданое, если бы решился жениться на одной из них.

Однако немногие скопленные отцом монеты ушли на покупку дорогих семян и нового плуга. Эти расходы могли бы оправдаться после сбора урожая! И надежда не была напрасной. Плотные колосья тянулись кверху на упругих стеблях в таком количестве, которое обещало после уплаты аренды владельцу Сюрвилье немалый остаток для Жана и его детей. Заслуженная награда за тяжелые годы беспросветного труда и жизни впроголодь.

Теперь же у них был лишь выбор между возможностью побираться или поступить служанками в замок Сюрвилье.

Фелина даже не почувствовала, как ее пальцы сжались в кулаки. Участь служанки, такой прелестной, как Бландина, в этом замке нетрудно было себе представить. Да еще и служить убийце их отца! Нет, уж лучше умереть с голоду!

Никто кроме аббата все равно не отметит ее смерть даже заупокойной молитвой.

Отец был замкнутым, молчаливым, ему мало было дела до других. Да и хижина, стоявшая на самом краю Сюрвилье, возле леса, на участке земли, где давно не работала мельница, отделяла жизнь семьи от жизни остальной деревни. Мать и Бландина искали утешения в молитвах.

Только Фелина, насколько помнила себя, разделяла любовь отца к земле и к животным. С ранних лет она помогала ему скорее как батрачка, чем как дочь. Арендная плата, наложенная графом на крестьян, была так высока, что часто справиться с ней можно было лишь за счет полуголодного существования. И лишние руки уменьшали нужду.

Фелина только теперь ощутила подлинный страх перед жизнью. Никто не спрашивал о ее чувствах. Как только весть о смерти Жана дошла до замка, управляющий графа назначил нового арендатора. До ближайшего утра им нужно было освободить хижину для Мориса и четырех членов его семьи.

Бландина охотно приняла бы предложение этого крестьянина с бычьей шеей остаться в доме, пока сестры не найдут себе нового жилья. Но старшая сестра категорически возражала.

Хотя в свои двадцать два года она оставалась незамужней, но инстинктивно чувствовала, что скрыто за многозначительными взглядами, которые Морис бросал на бледную хрупкую Бландину, и в своей грубой деревенской одежде напоминавшую беззащитный нежный цветок. То, что Морис женат, вряд ли удержит его от обладания той, которую он захочет!

На первое время приют им предложил добрый аббат, а потом...

Их будущее вселяло ужас даже в такую энергичную девушку, как Фелина. Но ведь она ничего не изменит, стоя подобно каменному памятнику перед могилой отца и лелея дурацкие мечты о мести. Не в ее силах было напугать такого человека, как граф, сколько бы ярких картин ни создавала ее фантазия.

Она плотнее натянула на худые плечи ветхий коричневый платок, потемневший и потяжелевший от воды. Затем решительно закинула за спину толстую косу и пошла между могил к кладбищенским воротам. Она замерзла, но этот холод не имел ничего общего с ливнем, проникавшим порой до самой кожи. Холод таился внутри, притупляя все ощущения и превращая сердце в тяжелый бесчувственный камень.

Фелина, дочь крестьянина Жана, ничего уже не ждала от жизни. Она охотно отдала бы то немногое здоровье, которое в ней сохранилось, за право лечь в землю вместо отца. Он теперь навсегда избавлен от нищеты, от голода и забот. Чего же его оплакивать? Она скорее чувствовала зависть, чем печаль.


Дождь без устали барабанил по крыше кареты. Он пропитал влагой тяжелые кожаные занавески, закрывавшие окна, и, казалось, проникал даже за обитые бархатом подушки.

Филипп Себастьян Вернон, маркиз де Анделис, сдвинулся на середину сиденья и невольно ощупал тонкими благородными пальцами верхнюю часть накидки. Конечно влажная! Беззвучно выругавшись, он скрестил руки на груди.

Как хотелось бы ему уступить просьбам хозяина и остаться до окончания чертова ливня! Но ему самому было лучше всех известно, что послание, полученное им после полудня, не терпело отлагательств. Поспешным отъездом он, по крайней мере, оказывал последнюю услугу любви той, которая послание отправляла.

При крутом повороте он ударился правым плечом об оконную раму. Проклятье, он что с ума сошел, этот парень на козлах? Пусть торопится, но не так, чтобы опрокинуть экипаж вместе с хозяином на грязной дороге. Маркиз уже собирался как следует стукнуть рукоятью шпаги по задней стенке, выражая кучеру свое неудовольствие. Однако в этот момент второй неожиданный толчок с такой силой швырнул его между подушек, что украшенная драгоценными камнями рукоять стукнула ребрам его самого.

Грубую брань маркиза на сей раз заглушили ржание лошадей, скрип колес и испуганный крик мужчины внизу. Затем карета остановилась.

Забыв о своих до блеска начищенных сапогах из испанской кожи, маркиз спрыгнул прямо в грязь проселочной дороги.

Пока непрерывный дождь превращал белые перья на бархатном берете в жалкое подобие прежней красоты, стекая по бархату вниз, маркиз старался разглядеть, что произошло впереди. Не сразу он понял, что серый, грязный комок, лежавший возле копыт передней лошади, был человеком.

Люди, сопровождавшие маркиза, склонились вокруг, закрывая тело от его взора. Приказ господина нарушил молчание.

– Этот человек появился откуда-то прямо перед лошадьми, – пожаловался кучер, опасаясь, что гнев на лице господина не сулил ему ничего хорошего.

Для того, кто с самого начала требовал быстрой езды, происшествие было весьма некстати.

– Болван! Она мертва? – спросил маркиз скорее между прочим, догадавшись по задравшейся юбке, грязным босым ногам и стройным икрам, что на дороге лежала женщина.

– Нет, ваша милость, сердце бьется, но бедняжка не шевелится. Что будем делать?

В самом деле, только подобной задержки ему и не хватало. Хотя Филипп и не испытывал к графу никаких дружеских чувств, все же нельзя в благодарность за приглашение на охоту стать причиной смерти его крепостных.

Кучер был прав, что им теперь делать? Непогода, казалось, отрезала их от остального мира. Если бы и нашлась в Сюрвилье добрая душа, способная ему помочь, в такой ливень она вряд ли рискнула бы выйти на улицу.

Даже силуэт церкви, из которой, видимо, вышла женщина, был едва различим. Маркиз уже собирался отдать распоряжение, чтобы лежавшую в обмороке отнесли в храм. Но один из всадников вдруг дотронулся до ее плеча, и голова молодой женщины тяжело откинулась в сторону.

Маркиз застыл при этом движении. Омытое дождем худое девичье лицо тускло блеснуло, словно гемма. Даже дрожащее движение длинных темных ресниц, отбросивших тень на бледные щеки, было до боли привычным. Оно позволяло надеяться, что женщина скоро придет в себя, и в промежутке между ударами сердца он принял авантюрное решение, которое и сам себе не смог бы объяснить.

– Нельзя оставлять ее здесь, несите в карету! Мы возьмем ее с собой!

– Нет!

Внезапно резким движением молодая женщина вырвалась из рук своих спасителей и встала на ноги. Еще покачиваясь, покрытая грязью, она уже была готова сразиться с целым светом.

– Я не крепостная! Если вы меня тронете, я созову всю деревню! – прохрипела она.

Пока слуги ждали решения хозяина, де Анделис не спеша приблизился к ней. Темные пятна на накидке, прикрывавшей широкие плечи, доказывали, что его добротная одежда тоже недолго сможет выдерживать потоки воды.

Шаг за шагом отступая к каменной ограде скромной церквушки, Фелина невольно оказалась в западне между ней и чужими мужчинами. Вероятно, этот высокий господин захотел позабавиться с нею. Один из графских гостей, решила она. Один из тех всадников, чьи лошади вчера втоптали в растерзанное поле тело ее отца. Она не замечала, что каждая искорка жгучей ненависти сверкала огнем в ее глазах.

Именно этот взгляд заставлял маркиза колебаться. Те серые глаза, которые он знал, были нежными, словно покрытыми легкой дымкой, витающей над утренним морем, когда облака скрывают восходящее солнце. Они не подходили для страстного, яркого, серебряного огня, пылавшего на возмущенном девичьем лице.

Ее темные зрачки были окружены кольцами из расплавленного серебра, которое ближе к краям радужки становилось почти черным, контрастируя с ослепительными белками ее глаз. Обрамленные черными шелковистыми, необычайно длинными ресницами глаза были не только самыми прекрасными, но и самыми гневными на свете! Ни один враг не смотрел еще на него с такой ненавистью, а их было немало, когда он на стороне короля сражался за дело гугенотов.

– Кто ты? – спросил он спокойно, не реагируя на ее возмущенный возглас.

– Не та, которой вы могли бы распоряжаться! – ответила она с гордостью, равной его собственной и совсем не соответствовавшей ее грязным лохмотьям.

– Разве тебя не научили отвечать на вопросы и уважительно говорить с вышестоящими?

Небрежным движением он взял Фелину за подбородок и повернул ее голову, удивляясь чистоте и соразмерности профиля, необычайно красивого на фоне грубой каменной кладки.

Преодолев свой первый испуг, девушка быстро вырвалась из его руки и отступила в сторону.

– Я вас не знаю, – произнесла она еле слышно, не обращая внимания ни на испуганные лица сопровождавших, ни на холодный взгляд господина, пытавшегося исправить неловкость насмешкой.

– Простите, замурзанная барышня. Разрешите представиться – Филипп Себастьян Вернон, маркиз де Анделис, верный слуга Его Величества короля нашего Генриха Наваррского. Не окажете ли мне теперь честь, в свою очередь назвав себя?

Если он надеялся смутить деревенскую девушку, его ждало разочарование. Наоборот, отвращение на ее лице усилилось еще и враждебностью. Однако врожденная осторожность удержала ее от новых оскорбительных высказываний, способных усилить раздражение маркиза.

– Меня зовут Фелиной. Арендатор Жан был моим отцом, – пробормотала она.

Фелина. ласкательная кличка для игривого котенка, звучала насмешкой по отношению к этой выпустившей когти тигрице с хриплым голосом.

– Был? Значит он мертв? – уточнил де Анделис.

– Умер вчера. Компании охотников из замка не было дела до крестьянина, желавшего спасти свой урожай. Его растоптали!

Вот откуда ненависть в глазах. Хотя маркиз оставался внешне спокойным, он ясно вспомнил тот печальный случай во время его вынужденного участия в охотничьей затее графа де Сюрвилье.

Попытки короля Генриха IV сблизить дворян-гугенотов и дворян-католиков после их военного противостояния оказывались далеко не всегда приятными для тех, кого они касались. Без настойчивой просьбы своего повелителя ему бы и в голову не пришло даже подумать об участии в охоте на графской земле. Де Сюрвилье, старый вояка с плохими манерами, не относился к тому кругу элегантной молодежи, которую маркиз собрал возле себя.

По-видимому, это возбужденное создание выражало свое презрение дворянину.

Со скоростью выдоха маркиз завершил свои размышления, не спуская с Фелины глаз.

– А что с другими членами твоей семьи? – продолжил вопросы маркиз, удивив этим не только сопровождавших, но и смутившуюся Фелину.

– Остались только я и Бландина. Это моя сестра. Мать уже давно умерла.

Решение маркиза вдруг обрело в его мозгу абсолютную ясность.

– Тогда поедем со мной, ты об этом не пожалеешь!

Фелина почувствовала глину на пальцах, судорожно сжавших складки промокшей юбки. За кого же принимает ее господин? Она не считала за честь для себя оказаться под эдаким дворянином на сеновале. У нее еще оставались гордость и девственность. Она знает, как их защищать!

– Нет!

Мрачный отказ прозвучал столь решительно, что де Анделис понял: одними уговорами ничего не изменить.

Он схватил девушку за руку и почувствовал недюжинную энергию, с которой она молча оказывала ему сопротивление.

– Чего бы на свете ты желала больше всего?

Фелина впервые взглянула прямо в резко очерченное лицо под промокшим беретом. Для этого ей пришлось откинуть назад голову.

Она разглядела кустистые темные брови и выступающие скулы. А также тонкий рот, казавшийся жестоким и язвительным. Потом она сосредоточила внимание на карих с зеленым оттенком глазах, напоминавших ей хищную птицу, следящую за своей добычей перед тем, как ее схватить.

Он был молод, вероятно, не достиг еще и тридцати, однако на нем были заметны следы пресыщения, делавшие его значительно старше. Неужели в нем заключался ответ на ее страстные молитвы? Неужели Господь оказывал помощь через таких вот людей?

– Что вы имеете в виду, сеньор? – Ей нужно было лучше понять его вопрос.

– Мне хотелось бы, чтобы ты поехала со мной. В награду я исполню твое самое большое желание. Если, конечно, это в моих силах.

– Вполне! – Фелина тоже не стала терять времени на бесполезные колебания. Такая нищая, как она, не могла себе позволить этой роскоши. – Внесите за мою младшую сестру вклад в монастырь благочестивых жен в Бомоне, и я буду в вашем распоряжении.

Последние слова она произнесла с трудом. Но если чудо, о котором она молила Бога, действительно свершилось, надо прежде всего обеспечить надежный приют Бландине и лишь потом подумать, что значит продать свою свободу.

– Согласен, – кивнул маркиз. – Поехали!

– А сестра?

Де Анделис вздохнул. Он не мог позволить себе еще одной остановки, время подгоняло. Но выбора у него не было. Он слишком хорошо понимал недоверчивость девушки.

– Где твоя сестра?

– В нашем доме. Мы должны покинуть его до утра. Уже назначен новый арендатор. Сестра ждет меня.

– Показывай дорогу кучеру. Я полагаю, что ты лично хочешь проверить, как я сдержу свое слово. Наш путь лежит через Бомон. Мы можем захватить твою сестру, и я пообещаю настоятельнице внести соответствующий вклад. А теперь поехали, время не терпит!

– А я...

Фелина отпрянула назад перед его раздраженным взглядом. Кажется, терпение не относилось к числу его достоинств.

– Мне это надоело! Что еще?

– Ничего.

Она пожала плечами и повернулась к церкви и скромному жилищу аббата спиной. Если они не придут туда сегодня вечером, аббат Видам Соржен будет беспокоиться.

Но маркиз уже вскочил в карету, и опасность, что он раздумает, сдвинула ее с места. Может быть, настоятельница монастыря сообщит аббату позже обо всем.

Несмотря на дождь, она взобралась на козлы, понимая, что маркизу не понравится, если ее грязная юбка окажется на бархатных подушках. В то время как, плотнее закутавшись в платок, она горделивым молчанием встречала любопытные взгляды кучера, внутри нее шла борьба между гневом и надеждой. Чего хочет от нее чужой дворянин?

Не свидания на сеновале, это ей вроде бы стало ясно. Хотя многих гостей графа устроило бы такое развлечение, и немалое число незаконных детей знатных господ уже росло в Сюрвилье. Холод, исходивший от маркиза, означал скорее отвращение, чем опасность изнасилования.

Она стиснула зубы и подавила в себе навязчивый страх.

Все своим чередом. Сначала нужно придумать подходящую историю для Бландины, чтобы она не беспокоилась. Малышка с ее неизменной доброжелательностью не позволит Фелине продавать себя. К счастью, она весьма доверчива и далека от всего мирского. Она поверит в любую сказку, необходимую ложь, не задавая лишних вопросов.

Фелина придумала, что еще их мать якобы оставила определенную сумму у аббата для поступления Бландины в монастырь. Когда дочь назвали в честь милосердной святой Бландины, благочестивой жене Жана было указано свыше за счет экономной жизни скопить деньги для этой цели.

Как только младшая сестра окажется за безопасными стенами Бомона, Фелина сможет разобраться в той судьбе, которую предназначил для нее чужой дворянин. Какие бы опасности ей при этом не грозили! Моля о чуде, нельзя задумываться о всяких там мелочах.


Глава 2


Филипп Вернон уперся ногами в деревянный брус на дне кареты, смягчая таким образом постоянную тряску и внезапные толчки на проселочной дороге. Откинувшись на подушки, скрестив руки на груди, почти не двигаясь, он разглядывал девушку, сидевшую напротив в самом углу. Она наконец задремала, и никакая тряска не могла ее разбудить.

Ночное бдение у тела отца, возбуждение, ненависть, прощание с сестрой исчерпали все ее силы. Завернутая в тяжелый дорожный плащ, данный ей скорее для предохранения сиденья, чем из сострадания, она как бы растворилась в полутьме, окутавшей экипаж.

Под плащом скрылись жалкая грязная одежда, жесткие маленькие ладони, покрытые глиной изящные ступни. Во сне ее сходство с Мов приобрело прямо-таки трагический вид при тусклом свете небольшого каретного фонаря. Отсутствие огня в необыкновенных глазах позволяло Филиппу уже без труда представить себе, что перед ним его супруга, сопровождающая мужа в поездке и задремавшая от крайней усталости.

Но маркиза де Анделис уже давно не покидала замка в Нормандии. Десять лет прошло с тех пор, как по приказу ныне покойного отца он женился на шестнадцатилетней Мов де Брюн.

Ему в то время было девятнадцать, и он был очарован ее тонкой, фееподобной красотой. Первые месяцы супружества были подаренным счастьем. Правда, юная маркиза предпочитала романтическую сторону любви и испытывала боязнь перед его темпераментом по ночам.

Тогда он приписывал эту боязнь ее юному возрасту и надеялся на будущее. Но уже в конце первого года замужества у нее случился трагический выкидыш, от последствий которого она так и не оправилась.

Ни врачи, ни чудодейственные лекарства не помогли вернуть ей здоровье. Она увядала на его глазах, и мучительный кашель, сотрясавший ее худую грудь, год от года становился все сильнее. Лишь одно сохранялось в ее болезненном теле – бесконечно нежная любовь к жизнерадостному, страстному супругу.

Мов настойчиво отсылала маркиза прочь от себя, когда король нуждался в его услугах. Она мягко, но решительно убеждала супруга, что для нее лучше, когда он удовлетворял свои страсти в объятиях дам, находивших в этом большее удовольствие, чем она.

Странным образом его страдающая супруга стала для Филиппа Вернона одновременно высокочтимой матерью, верной подругой, любящей сестрой и надежным партнером. Страх потерять ее негромкий смех, ее разумные и порой занятные советы, ее мелодичный голос омрачал ему каждый новый год.

Разрываемый между желанием прекратить ее мучения и боязнью потерять любимую, маркиз научился скрывать свои истинные чувства под галантной маской придворного.

Лишь немногие знали, что творилось у него в душе.

Амори де Брюн, тесть, относился к их числу, так же как и, по всей вероятности, король Генрих Наваррский. Маркиз подозревал, что у короля уже были готовы планы на случай кончины Мов.

Что же произойдет, если тот узнает о приближении скорбного события? Судя по срочности послания, отправленного в Сюрвилье, надежд почти не осталось. Филипп Вернон торопился к смертному ложу.

И как ему взбрело в голову именно теперь отыскать на проселочной дороге трагический образ своей жены? Как объяснить Амори свои тайные намерения? Как, наконец, заставить это существо сыграть ту роль, которую он ей предназначил?

Он, видимо, совсем свихнулся, если рискнул даже подумать о такой возможности. Наверное, причиной всему вино, которого маркиз слишком много выпил в Сюрвилье. Не надо было топить свою неприязнь к участникам охоты в алкоголе.

Что хотел доказать граф, демонстрируя безграничную власть над подданными? Бросил вызов королю, бывшему когда-то гугенотом, и его друзьям, так и не поменявшим веры? Или всего лишь проявил обычную дворянскую бесцеремонность, не посчитавшись с интересами своих крепостных крестьян?

Ответить себе Филипп не успел. Его веки опустились на карие с зеленым оттенком, соколиные глаза. Усталость овладела и им. Маркиз не заметил, что Фелина с облегчением вздохнула.

Она не спала. После прощания с Бландиной девушка напряженно ждала начала разговора. Должен же он заговорить! Иначе зачем он приказал ей сесть в карету, как только монастырские ворота закрылись за сестрой?

Как и ожидалось, Бландина сначала была ошарашена, совершенно растеряна, а потом счастлива, что, несмотря на худшие предположения, исполнилось ее заветное желание. Смелая выдумка о просьбе аббата Видама к маркизу взять Фелину в служанки не вызвала у сестры никаких сомнений. Не вызвала их и поспешность, с которой ее вдруг отправляли в монастырь.

Фелина не знала, о чем говорил маркиз с настоятельницей, но та охотно приняла в монастырь скромную послушницу, дав ей свое благословение.

Поскольку ее новый господин настаивал на скорейшем прощании, у Фелины не было времени для долгих речей. По непонятной ей причине угрюмый дворянин предпочитал торопливую, безостановочную езду. Он заставил кучера и своих сопровождающих мчаться даже по ночным дорогам.

По крайней мере прекратился, наконец, дождь, и бледный серп месяца иногда позволял различать очертания пути, тянувшегося вдоль берега Сены. А проблески света на востоке указывали на предстоящий восход солнца.

Под защитой своих густых ресниц Фелина наблюдала за маркизом. Одно только золотое шитье на его одежде позволило бы Жану и его детям прокормиться целую зиму. Не говоря уже о смарагде размером с вишню, сверкавшем на тяжелой золотой цепи, которая свисала со складок жилета. Еще больше привлекло ее жабо с мягкими складками, на кружевах которого покоился энергичный гладко выбритый подбородок. Тонкого плетения кружевные цветы казались чудом совершенства, происхождение этого совершенства оставалось для Фелины загадкой. А ведь даже тяжелая теплая накидка, данная ей, была для нее вершиной роскоши.

– Кружева, понравившиеся тебе, из Брабанта! Ты сможешь носить такие же. Кружева, шелка и драгоценности, если сделаешь то, о чем тебя попросят...

Рассеянный грудной голос прервал ее ребяческое восхищение.

Фелина поспешно перекрестилась. Неужели этот мужчина умеет угадывать мысли? Доверительный скромный жест заставил ее собрать всю свою гордость. Да будь он хоть самим чертом, не станет она его бояться! Бояться одного из убийц отца!

Молча ждала она продолжения разговора.

Де Анделис гневно приподнял брови. Любая другая из знакомых ему женщин засыпала бы его вопросами. А эта молчала. Она сидела в позе рассерженной амазонки и ждала, что он сам все объяснит. Из-за отсутствия одухотворенности или из-за редкого таланта самообладания? Если и он замолчит, ответа он не получит.

– Моя супруга тяжело больна, – начал он резко. – Я получил известие, что ежечасно ждут ее кончины. Смерть создаст для меня немалые проблемы. Король потребует женитьбы на выбранной им самим даме. Я знаю, кого он имеет в виду, но, несмотря на все прелести сей красотки, я не желаю, чтобы именно она подарила мне наследника.

Фелина слушала, все меньше понимая. Она не чувствовала сострадания к маркизу и никак не могла связать возможный брак двух благородных персон со своей собственной судьбой.

Маркизу не составило труда разглядеть вопросительное выражение на лице девушки.

– У меня есть только одна возможность уклониться от этого брака, не обижая короля и не испытывая никаких сложностей. Мов не должна умереть! Во всяком случае, для короля. Каприз природы заключается в твоем невероятном сходстве с моей супругой.

– В самом деле? Вы хотите сказать, что ваша благородная дама должна бегать босиком и сама зарабатывать себе на хлеб? – язвительно заметила Фелина.

Она протянула к нему свои, хотя и изящные, но потрескавшиеся от тяжелой работы пальцы.

– Это мелочи, – обрезал он ее нетерпеливо. – Вода, тщательный уход, соответствующее платье позволит тебе походить на нее и во всем остальном. Тебе расскажут, что делать!

Фелина судорожно вздохнула.

– Я правильно вас поняла? Вы требуете, чтобы я влезла в шкуру вашей жены, если та умерла? Ждете подобного от меня? Вероятно, ливень повлиял на ваш разум!

– Попридержи свой острый язычок, девушка! – произнес маркиз рассерженно, и Фелина отпрянула назад от его гневного взгляда.

– Ты будешь жить в замке, носить красивые платья, забудешь о голоде, займешься более приятными делами, чем уборка навоза. Если однажды я найду даму, которую сочту достойной для совместной жизни со мной, маркиза де Анделис скончается официально, а ты под своим настоящим именем обретешь где-нибудь новый кров, в чем я тебе, разумеется, помогу.

– А кто поручится, что официальная смерть вашей жены не превратится в мою собственную? – прошипела Фелина, полагая, что терять ей уже нечего.

– Даю тебе честное слово, твоей жизни ничего не угрожает.

Фелина хрипло рассмеялась, но смех ее прозвучал печально.

– Слово дворянина! На него и в самом деле можно положиться! Как и на указы короля. Разве он не пообещал, что на засеянных полях больше не посмеют охотиться?

Насколько помнил Филипп Вернон, еще никто не сомневался в надежности его слова. Было бы это существо мужчиной, он бы с удовольствием заплатил за оскорбление ударом шпаги. А как поступить с непокорной молодой крестьянкой, чьи глаза сверкали, как стальной клинок из Толедо?

– Я привык убивать только в бою и только напавших на меня. Тебе придется рискнуть и поверить слову маркиза де Анделис.

– А если я не захочу оказать вам такую услугу?

Усталый вздох означал, что спор ему уже наскучил, лишь подтвердив его сомнения.

– Тогда ты докажешь, что твои слова гораздо менее надежны, чем мои. Разве ты не обещала быть в моем распоряжении, если я позабочусь о вступлении твоей сестры в монастырь?

Красные пятна на щеках Фелины стали ярче, но на сей раз от стыда. Она смущенно отвернулась от его пронзительного взора. Конечно же, как она могла забыть о Бландине! Дворянин совсем лишил ее рассудка.

– Я тоже выполняю обещания! Однако как бы мало ни значила моя жизнь для вас и вам подобных, мне она не безразлична, поэтому позвольте мне побеспокоиться о ней, – возразила Фелина.

Де Анделис поднял веки, и легкое изумление отразилось на его лице.

– Для крестьянки ты слишком хорошо говоришь, Фелина. Кем были твои родители?

Она уже успела понять, что бессмысленно отказываться от ответов.

– Мой отец был свободным крестьянином, а моя мать выросла среди благочестивых сестер в Бомоне. Она была подкидышем. Мать сама предполагала стать монахиней, но потом влюбилась в крестьянского сына, приносившего в монастырь дрова. Она вышла за него замуж и покинула монастырь. Не думаю, чтобы мать была очень счастлива. Очень набожная, она мечтала, чтобы дочь исполнила то, от чего отказалась она сама. Бландина похожа на нее. Сестра уменьшала разочарование, которое мать испытывала из-за отсутствия у меня подлинной набожности, хотя я любила разглядывать священные картинки в ее книге.

Ее спутник с удивлением услышал, как хриплый сдержанный голос зазвучал совсем по-иному, едва девушка начала рассказывать о матери и сестре. Хрипота сначала стала меньше, потом вовсе пропала, сменившись красивым мелодичным альтом.

– В книге? – спросил он, стремясь продлить рассказ Фелины, когда она замолчала. – Ты сказала, что у матери была книга?

Фелина кивнула.

– Это было ее главным богатством! Тоненькая книжка со священными молитвами и чудесными картинками. Перед смертью она завещала ее аббату, которому книжка очень нравилась. Бландина была тогда слишком мала и не понимала тайны букв и слов, как я.

– Я тебя правильно понял? Ты умеешь читать?

Фелина была достаточно откровенна, признав свое умение ничтожным.

– Немножко, господин. Я умею писать свое имя и первые строчки молитвы «Отче наш», но я уже давно не упражнялась. После смерти матери стало не до того.

– Если захочешь, сможешь в замке Анделис продолжить занятия. Может быть, мой тесть легче перенесет утрату, занимаясь с тобой.

– Отец вашей супруги?

На этот раз любопытство Фелины пересилило ее гордость.

– Амори де Брюн. Он должен знать о нашей тайне и будет о ней знать. В Варфоломеевскую ночь он потерял жену. Мысль, что я по приказу свыше вынужден буду, вероятно, жениться на католичке, для него так же невыносима, как то, что король приобрел Париж за мессу.

Девушка, для которой насмешливое замечание неистощимых на юмор парижан по поводу очередной смены Генрихом Наваррским своей веры было совершенно непонятным, только плотнее завернулась в огромный плащ.

Религиозные споры благородных господ принесли сельским жителям лишь разоренье от войны и солдатских грабежей.

Король и его сторонники вроде бы сражались за веру, думая при этом о влиянии и власти. Крестьянам было безразлично, кто ими управлял. Они жили в нищете как у хозяина-католика, так и у хозяина-гугенота. И Фелина в отличие от матери и сестры давно отвыкла думать о небесном.

Она храбро боролась с подступающим страхом. И справилась с ним, вновь припомнив вид жалкого, растоптанного тела, найденного ею среди растерзанного поля.

Когда не помогало ничто другое, ненависть творила чудеса.

Де Анделис догадывался, что шахматные ходы королевской политики утомили его спутницу. Впервые он увидел в ней не двойника жены, а самостоятельную личность, и непривычный оттенок сострадания появился в его хищном взоре.

– Не ломай голову над непонятными тебе вещами. Моя супруга много лет больна, никто не ждет, что она когда-либо покинет замок или примет участие в публичных собраниях. Мое личное присутствие тебе также не придется терпеть слишком долго. Я уеду в Париж, как только все устроится.

К своему удивлению, Фелина восприняла это сообщение скорее с какой-то растерянностью. Как бы сурово и отчужденно ни обращался с ней маркиз, он оставался единственной опорой в запутанных событиях.

Нетерпение, с которым он глядел по сторонам, заставляло предполагать приближение к цели путешествия.

Дождь перешел в едва различимую, все пронизывающую морось, повисшую над землей, подобно серому покрывалу. Солнце, которому пора было взойти, еще скрывалось за облаками. Жерди моста простучали под железными шинами колес, потом под ними заскрипела галька.

Аллея стройных высоких тополей окаймляла красивый въезд. Когда она плавной дугой подступила к пологой парадной лестнице, Филипп Вернон откинул кожаную штору.

Фелина посмотрела на светлое большое квадратное здание, украшенное со всех четырех сторон остроконечными башнями. Казалось, что эти башни вместе с замком росли прямо из окружавшей их зеленой густой травы.

Карета после легкого толчка остановилась, и маркиз издал странный сдавленный звук.

Полная ожидания, девушка наклонилась вперед, стараясь разглядеть, что же привлекло его пристальное внимание. И увидела.

Посреди здания, прямо над главным порталом фасад сужался, образуя треугольник, украшенный резьбой по камню. Из среднего окна треугольника свисало большое, пышно расшитое знамя. Но великолепие золотого шитья гасилось черной траурной лентой, промокшей и мрачной.

Маркиз де Анделис приехал слишком поздно.


Глава 3


– Идем со мной! Только закрой лицо капюшоном!

Прежде чем Фелина полностью осмыслила приказ, ее уже вытащили из кареты. Лишь надежный захват крепких мужских рук помешал ей упасть на тщательно разровненную гальку, когда ее слишком длинный плащ запутался в ногах.

Приезд маркиза не остался незамеченным. К нему навстречу поспешил лакей в сопровождении одетой в темное упитанной матроны с белым полотняным чепцом на голове. На ее покрытых румянцем щеках были отчетливо заметны следы слез.

Почтительное приветствие матроны сразу резко оборвали:

– Уберите траурную ленту!

Решительное движение подбородка маркиза в сторону окна не оставляло сомнений в том, что подразумевалось знамя.

– Но, мсье, ее милость маркиза...

Едва сдерживаемые слезы потекли снова. Маркиз де Анделис не стал терять время на утешение.

– Делайте, что говорят, мадам Берта! Немедленно! Где сейчас мсье де Брюн?

– В часовне, у... у...

Ответ женщины прервало всхлипывание.

Фелина догадалась, что отец стоит у гроба дочери, и поняла без объяснений, что эта женщина была для маркизы больше, чем просто служанкой. Ее печаль выглядела искренней и отчаяние в растерянных голубых глазах – неподдельным.

Однако Фелине не оставили возможности для дальнейших наблюдений.

Филипп Вернон ни на миг не ослаблял захват ее руки, отдавая приказания. Теперь он потащил ее дальше. Подхватив свободной рукой полы плаща, она с трудом поспевала за быстрыми шагами поднимавшегося по лестнице маркиза. Великолепный, облицованный мрамором вестибюль он миновал с той же поспешностью.

Ее изумленный взор замечал признаки огромного богатства: полированное дерево, красивую резьбу по камню, яркие, пестрые восточные ковры, пока не наткнулся на черную драпировку, превратившую помещение, в которое они вошли, в мрачный склеп. Даже оба окна со сценами из Евангелия на цветных стеклах завесили черным.

Изобилие черной материи оказалось, вероятно, причиной того, что Фелина не заметила мужчину, тоже в черном, стоявшего перед гробом на коленях. Она видела только покойницу.

Закутанная в нежный розовый шелк, с кружевной вуалью на голове и сложенными на груди, поверх увядших цветов, руками, маркиза де Анделис походила на спящего ангела. Неземное создание сказочной красоты. Никогда еще ей не встречалась такая прекрасная дама.

Фелина не почувствовала, как у нее из глаз вдруг потекли слезы, которых не было в день смерти отца. Переживания, вызванные видом умершей, были ей совершенно непонятны. Она не знала, в чем дело. Она осознала только, что будет до конца своих дней сожалеть о невозможности увидеть Мов Вернон живой. Фелина разделяла скорбь обоих мужчин, потерявших такую женщину, хотя не могла себе объяснить почему. Маркиза была дворянкой, принадлежала к тому сословию, которое юная крестьянка поклялась ненавидеть.

– Филипп!

– Отец!

Мужчины, видно, не умели выражать боль словами. Молчаливое крепкое объятие стало единственным явным признаком их внутренних чувств.

Прикрыв глаза ресницами, Фелина попыталась создать себе представление о старшем.

Будучи на целую голову ниже маркиза, Амори де Брюн отличался приземистой массивной фигурой. Над узким кружевным жабо, в котором полностью скрывалась короткая шея, поднималась выразительная голова с редкими седыми волосами. Усы и борода также были больше седыми, чем темными.

Все это вместе с серыми глазами под кустистыми бровями напомнило Фелине жесткий, изборожденный морщинами лик у каменной статуи грозящего святого Антония, украшающей сельскую церковь в Сюрвилье. Она невольно постаралась отступить еще дальше в тень и слиться с темной стеной позади маркиза.

Позже она узнает, что от этого господина ничто не может укрыться даже в самый скорбный час его жизни, наполненный острой болью. Мов оставалась последним звеном, связывавшим его с Маризан, любимой супругой. С женщиной, которую вместе с неродившимся наследником он потерял в ночь, навсегда оставшуюся в памяти французских гугенотов как ночь «кровавой свадьбы».

Годы вроде бы зарубцевали его рану, но не уменьшили болезненного ощущения горькой утраты. К этому добавилось прискорбное сознание того, что политика и вера плохо уживаются друг с другом. Пусть Генрих Наваррский считается идеальным королем, способным возродить страну, разделенную на части войнами, – человеку, меняющему вероисповедания по своему усмотрению, де Брюн второй раз не поверит.

– Ты не один? – заметил он спокойно.

Глубокий, хорошо поставленный голос обладал таким естественным авторитетом, что маркиз почтительно кивнул, а Фелина хотя и грациозно, но не очень ловко присела в реверансе.

Филипп Вернон предпочел, чтобы факты сами говорили за себя. Он откинул назад капюшон, закрывавший половину лица его спутницы.

Фелина как раз вовремя подняла веки, успев заметить искорки удивленья и испуга в серых глазах пожилого мужчины. Затем он снова овладел собой. Лишь глубокий вздох всколыхнул грудь под бархатным жилетом, и серый оттенок морщинистого лица стал чуть бледнее.

– Кто эта малышка?

– Крестьянка из Сюрвилье. Ее отец погиб во время охоты. Ей с сестрой пришлось покинуть арендованный участок, и она согласилась поступить в мое распоряжение.

– А сестра?

– Только что вступила в монастырь благочестивых жен в Бомоне.

Когда над ее головой начался разговор, Фелина очнулась от забытья, в которое ее ввергли предыдущие события.

Для этих людей она, кажется, была вещью, а не живым человеком! Как небрежно сообщил маркиз о смерти ее отца, в которой тоже был повинен! А ведь Жан своими руками кормил семью и обрабатывал графские поля. Ну, а что сделала покойная принцесса во время своего бесполезного существования? Стоило ли так печалиться о ней?

Фелина заставила себя не слушать голоса сердца, которое, вероятно, считало мир осиротевшим без такого создания, как Мов Вернон, маркиза де Анделис. Благородные господа, вроде этих двоих, убили ее отца, и сочувствие к им подобным было непозволительной роскошью для нищей крестьянки.

– Зачем она тебе? – спросил Амори де Брюн.

Фелина непроизвольно напряглась. Неужели маркиз повторит свое невероятное предложение? Ожидая ответа, она не чувствовала уже в нем необходимости. По глазам Амори де Брюна, смотревшего то на нее, то на покойную, нетрудно было заключить, что он если и не все понял, то о многом догадался.

– Известие о смерти Мов не может выйти за пределы замка. Для короля она должна остаться живой!

– То есть для Терезы д'Ароне? – многозначительно уточнил пожилой господин.

Фелина впервые услышала это имя. Значит, Терезу д'Ароне король предназначал маркизу в качестве новой супруги?

– Для кого бы то ни было! Я приказал мадам Берте снять траурную ленту. Наши слуги преданы нам. Я полагаю, ты разрешишь похоронить Мов тайно. Имя и титул на могиле не способны ее воскресить. Потом ей поставят заслуженный ею памятник.

Свою речь Филипп Вернон сопроводил нетерпеливым движением руки.

Де Брюн справился с первоначальным шоком и теперь разглядывал замурзанную девушку, чьи босые ступни виднелись из-под чересчур длинного плаща.

– Ты хочешь выдать малышку за свою супругу? Крестьянскую девицу? Внешнее сходство, не спорю, поразительное, а все остальное? Речь, манеры, образованность, изящество? Ты фантазер, Филипп!

Де Анделис плотно сжал толстые губы.

– А ты забыл, что Мов девять лет не покидала замка. Никто не сумеет обнаружить разницу. Кроме того, я не сумасшедший. Я, разумеется, не представлю сие дитя королю. Достаточно, чтобы она пожила тут какое-то время и создала впечатление, будто моей жене снова стало немножко лучше. Наш повелитель дотошен и пошлет своих шпионов все проверить. А они доложат ему о добром здравии Мов. И королю опять придется отложить свои честолюбивые планы в долгий ящик. Эта девица – королева в нашей шахматной партии, она поможет мне получить свободу выбора.

Фелина ничего не знала о шахматах, но догадалась об уничижительности такого сравнения. С трудом усмиренный гнев отразился лишь в глазах. Он сверкнул ледяным серебром из-под темных ресниц и привлек внимание пожилого господина, вдруг заметившего больше, чем только внешнее сходство. Почти с отеческой лаской провел он ладонью по ее запачканной щеке, и Фелина отпрянула назад, как от пощечины.

– Твоя королева сейчас похожа на загнанного в угол котенка, Филипп! – вздохнул он. – Ты знаешь, я на твоей стороне, хотя сомневаюсь в успехе рискованной комедии. Однако я сделаю все, как ты пожелаешь. А теперь передай измученное отражение моей бедной дочери в руки мадам Берты. Нам все равно придется посвятить мадам в твои планы, к тому же ей предстоит заботиться об этом ребенке.

Благожелательность де Брюна, на какой-то миг расплавившего ледяной щит на сердце Фелины, была, стало быть, лишь ее воображением. Он заботился не о ней, а о своих планах. Она ведь – ничтожество. Игрушка, годная для того, чтобы дать работу камеристке.

Фелина упрямо вздернула подбородок. Никому не пришло в голову спросить у нее согласия. Так же молча, как она выслушала унизительную для нее беседу, отправилась она вслед за экономкой.

Мадам Берта в отличие от мужчин моментально обнаружила предельную усталость Фелины. Поняла, что круги под глазами появились не от грязи, а от переутомления. Ей показалось важнее накормить девушку и уложить ее в постель, чем объяснять двум мужчинам глупость ими задуманного, вероятно, под влиянием вполне понятного горя, затуманившего их мозги.

Она отворила узкую боковую дверь и ввела Фелину в комнату, предназначенную для прислуги высоких гостей. Небольшое чистое помещение с деревянной кроватью и незатейливой, но добротной мебелью.

Фелина восхищенно поглядела вокруг. Скромный зеленый занавес у кровати был закреплен с одной стороны, позволяя видеть взбитые подушки и мягкое одеяло. Сундук, табуретка и треногий стол дополняли обстановку. Пол устилали душистые травы, а стекла в окне были круглыми, матово-белыми, обрамленными свинцом. Даже у аббата Видама в доме было не столь уютно.

Девушке, привыкшей к соломенной подстилке, грубым лавкам и кожаным шторам на оконных проемах, скромное жилище показалось княжескими покоями. Она не переставала восхищаться.

– Садись! Ты голодна, я принесу тебе поесть. Потом попытайся заснуть. Я думаю, ты совсем измучилась, – сказала мадам Берта дружелюбно, но достаточно решительно.

Хотя и сочувственный, но покровительственный тон ставил Фелину на место. Экономка замка Анделис выполнит свой христианский долг по отношению к этой девице, который возложил на нее маркиз, но о почтении к ней не могло быть и речи.

Фелина нисколько не обиделась. На ее месте она сама говорила бы в том же тоне. По крайней мере, мадам Берта, как нормальный человек, позаботилась о еде и постели.

Взгляд Фелины остановился на белых крахмальных простынях, больших подушках и мягком одеяле. Экономка проследила за ее взглядом и вздохнула.

– Тебя надо бы отмыть перед тем, как уложить в постель, но боюсь, ты заснешь в моих объятьях. Ложись пока так.

Когда мадам Берта вернулась с подносом, на котором лежала закуска, крайняя усталость девушки победила, несмотря на светлый день. Но она очень удивилась, увидев тщательно свернутое одеяло лежащим на сундуке и накрытые дорожным плащом белые простыни. На плаще в тонкой, испачканной глиной юбке, небрежно зашнурованном корсете и прохудившейся блузке лежала Фелина, прикрыв правой рукой лоб.

Лишь теперь была заметна худоба, если не истощенность маленькой фигурки. Коса расплелась, и несколько темных спутанных прядей упали на бледные щеки. Девушка выглядела очень юной и ранимой, и сочувствие мадам Берты, к ее собственному изумлению, стало еще большим.

Невозможно, чтобы де Брюн и маркиз втянули такое существо в свой глупый маскарад. Даже имея значительное сходство с Мов Вернон, она не сумела бы провести и самого глупого из шпионов. Мадам Берта должна предотвратить дурацкую затею.

Она поставила поднос на стол. Холодные блюда покажутся вкусными девушке и после сна. Уже собравшись выйти, еще раз оглянулась и помедлила. Затем резким движением взяла одеяло, тщательно укрыла им Фелину и натянула возле кровати занавес.


Глава 4


– Поднимайся, милая! Пора за дело!

Энергичная рука, которая трясла ее за плечо, и резкий повелительный голос бесцеремонно прервали сон. Но пока Фелина еще с закрытыми глазами послушно собиралась выскользнуть из-под одеяла, она сообразила, что обращался к ней не отец. И что лежала она не на соломенной подстилке рядом с сестрой. Матрас под ней был мягким, будто ковер из свежего мха, одеяло теплым, будто июльское ласковое полуденное солнце.

– Поторопись! Служанки уже нагрели воду, а тебе еще надо закусить!

Фелина осторожно приподняла веки. Она не могла поверить, что слова относились именно к ней. Однако мадам Берта, которая возвышалась перед ней, уперев руки в бока и напоминая гору, не оставляла сомнений.

– Мне сказали, что ты готова служить нашему господину. Тогда за дело. Что бы он тебе ни обещал, ты не сможешь стать ему полезной, впав, подобно ежу, в зимнюю спячку.

Итак, это не сон.

Воспоминания нахлынули на Фелину, пока она щурилась от света, залившего постель, после того как отодвинули в сторону занавес. Она испуганно приподнялась и еще до мадам Берты заметила серые полосы от грязных волос на чистых подушках. Не накажут ли ее?

Экономка наказывать ее не собиралась. Она обратила внимание Фелины на стол, и та босиком прошлепала к нему по зашуршавшей траве.

От одного вида поджаренных кусочков курицы, ломтиков жареного картофеля и копченой форели у нее потекли слюнки. Названия некоторых яств она даже не знала. Не знала, чем начинены маленькие баночки с паштетом, никогда не пробовала блестящих от крема пирожных и глазированных фруктов.

– Начинай есть! Это все тебе! Ведь ты, наверное, голодна!

Мадам Берта решила подбодрить девушку, видя ее замешательство, но не понимая причины.

Фелина взглянула на мадам недоверчиво, но не стала ждать повторного приглашения. Быстрота, с которой она поглощала вкусную еду, говорила сама за себя.

Экономка посмотрела, как Фелина облизывала кончики пальцев, чтобы не пропало ни крошки пирожного или сахара. В голове ее, покрытой тщательно накрахмаленным полотняным чепцом, вновь возникли фразы, сказанные мсье де Брюном, пока маркиз нес почетный караул в запертой фамильной часовне.

Это безумие. Абсолютная глупость! Ведь девчонка – нищая крестьянская дикарка, без образования и воспитания. Что и доказывала ее неспособность произнести хоть одно разумное слово. Впрочем, ей действительно лучше молчать, тогда она хотя бы не убежит прочь с визгом при виде наполненной ванны.

Но мадам Берта ошибалась насчет Фелины! Данное маркизу слово стало для нее обязательной клятвой. Как бы ни пугали ее странные вещи, происходившие вокруг, она больше не оказывала сопротивления.

С высоко поднятой головой отправилась она за мадам Бертой в ванную комнату госпожи.

Однако на пороге остановилась, потрясенная. То, что кабинет, в котором имелось все для сохранения красоты благородной дамы, выдержан в стиле древнеримской бани, Фелина не подозревала.

Ее восхитили красивые плитки мозаики, покрывавшей пол и стены. Под ногами у нее тянулась извилистая дорожка с орнаментом, окружавшая фантастический пейзаж с водоплавающими птицами и рыбами на голубом фоне. На стенах она увидела зверей, камыши и травы, создававшие впечатление берегов тихого озера. Только озеро оказалось большим бассейном из розового мрамора с теплой, окутанной паром водой.

Правда, не было здесь розового масла и сухих лепестков, смягчавших воду для маркизы. Берта справедливо считала необходимым сначала как следует отмыть девушку.

– Раздевайся побыстрее, не стесняйся, девочка!

С помощью двух ядреных белокурых служанок, с трудом скрывавших свой ужас при виде покрытой грязью незнакомки, мадам Берта принялась за работу. Сдержанный протест Фелине не помог. Они развязали тесемки на ее юбке и блузке. Стянули с нее единственную рубашку так неосторожно, что лопнул один из швов.

Стыдясь своей наготы, Фелина охотно погрузилась по самые плечи в воду, скрывшую контуры ее худого тела. Неожиданное тепло заставило ее вскрикнуть, а затем блаженство проникло во все ее поры. Без всякой подсказки она откинулась назад и нащупала углубление для затылка.

Вскоре чистая вода стала серо-коричневой. Ее слили, потом служанки принесли еще несколько ведер.

На этот раз Фелине пришлось стоять, пока мадам Берта собственноручно оттирала полотняной тряпкой, предварительно смоченной в пенистой мыльной жидкости, каждый сантиметр ее тела.

Фелина почувствовала, как энергично массируют ей кожу, и в изнеможении закрыла глаза. Поэтому не видела взглядов, которыми мадам Берта обменялась со своими помощницами.

Послушно подчинилась она заключительной процедуре приведения в порядок волос. Она не могла припомнить возможности когда-либо раньше использовать столько воды. Вода в ручье у старой мельницы казалась ледяной, и ее всегда было там немного.

Завернув Фелину с головой в толстую мягкую льняную простыню, ее уложили спиной на узкий помост. После этого, откинув ткань, служанки стали обрабатывать влажное тело душистым маслом.

Обязанность, которую исполняла мадам Берта, все менее походила на вынужденный труд по отмыванию крестьянской девицы. С каждым ведром воды, грязными ручьями стекавшей с Фелины, она все больше ощущала правоту маркиза.

Ей было непонятно, как удалось под таким слоем грязи разглядеть подобное чудо. Просто, к ее бесконечному изумлению, чудо вдруг появилось. И не сделать его всеми способами еще совершенней было бы величайшим стыдом.

Если сначала Фелина с удивлением и испугом наблюдала за каждым движением трех женщин, то затем постепенно начала утрачивать связь с действительностью. Под заботливыми нежными ладонями, окутанная ароматом и теплом, она погрузилась в сладкие мечты.

При этом едва заметила, что ее ввели в гардеробную, где пылал камин, а стены покрывала нежно-розовая материя. Опустившись на табурет, Фелина внезапно увидела себя в бархате и шелках, под руку с маркизом де Анделис. Радость светилась на его лице, отражалась в суровом соколином взоре и предназначалась только ей одной.

Она и не подозревала, что улыбалась камину, пока одна из служанок равномерными движениями расчесывала ей волосы, ускоряя их сушку. Все больше шелковистых, отливающих золотом прядей появлялось среди прежнего цвета волос, основанного на многолетней грязи.

Другая служанка вместе с мадам Бертой копалась в сундуке с одеждой, причем экономка отбрасывала одно платье за другим. Наконец, она удовлетворенно распрямилась, подперев ладонью усталую спину.

– Желтое бархатное с серебряным шитьем и к нему все остальное! Побыстрей! – скомандовала она.

Служанка беспрекословно исполнила приказ. Ей и самой казалось любопытным взглянуть на результат многочасового труда.

В то время как день уже склонялся к вечеру, а Мов Вернон обрела последний покой в фамильном склепе владельцев Анделис, Фелина застыла перед зеркалом, в котором отражалась эффектная дама в элегантном платье. Она не понимала, что там такое.

– Какая картина! Как в том кабинете, только нет линий, из которых она сложена! – прошептала она недоуменно.

После всех неожиданностей проходящего дня мадам Берта больше не изумилась, когда девушка заговорила. Не на малопонятном сельском диалекте и не грубым голосом, а на правильном звучном языке. Она подошла к Фелине сзади, и та вдруг вздрогнула, увидев в зеркале еще одну фигуру.

Мадам Берта догадалась о немом вопросе.

– Ты стоишь перед зеркалом, девочка! Маркиз заказал его для супруги в Венеции. В нем ты видишь только себя.

– Нет, не может быть!

Но в стекле повторялись все движения, когда она дотрагивалась до одежды, и шевелились ее собственные губы.

– Поверь мне! У тебя еще будет время для удивления. Подожди здесь, пока я не вернусь и не провожу тебя. А вы приведите все в порядок и поскорей!

Последняя фраза относилась к служанкам, косившимся на Фелину во время уборки, пока та неподвижно стояла перед зеркалом в золотой раме. Если бы служанки были католичками, они бы перекрестились, но будучи протестантками, лишь суеверно помянули шепотом ведьм и колдовство.

Фелина шепота не слышала. Она боялась разрушить видение своим движением. Ей хотелось сберечь картину, сохранить ее в своем сердце навсегда. Там стояла не Фелина, а незнакомая дама. Беззаботная, не обремененная горькой судьбой без всякого будущего. Видение, прекрасный сон.

Платье, облегавшее ее ноги тяжелыми складками, не позволяло ей двигаться привычной быстрой походкой. Медленно, почти нерешительно, Фелина слегка приподнимала переднюю часть бархатного одеяния, следуя за мадам Бертой, отворившей перед ней обе половины массивной двери и уступившей ей дорогу.

Фелина вошла в большой зал, где легко поместилась бы вся сельская церковь Сюрвилье. Однако здесь не было ни драгоценных ковров, ни бархатных портьер, ни роскошных стульев, создававших у нее впечатление неизмеримого богатства.

Не подозревая, что попала в одну из самых крупных частных библиотек королевства, Фелина как вершину изобилия восприняла огромное количество книг, которые не смогла бы пересчитать.

На высоких резных полках, опоры которых украшали выточенные из дерева виноградные листья, книги стояли вплотную. Их кожаные корешки блестели. На многочисленных конторках лежали особенно ценные иллюстрированные экземпляры. Яркие светящиеся краски и тщательно переписанные тексты приковывали внимание Фелины.

Растерявшиеся от изобилия глаза ее остановились, наконец, на одетой в темные тона фигуре маркиза де Анделиса, наблюдавшего за ней, облокотившись на конторку.

Коричневый бархатный жилет его почти сливался с цветом дерева, и узкие штаны тоже были коричневыми. Ни кружев, ни жабо, ни светлого шелка. Но если бы он и надел эти вещи, Фелина их бы не заметила. Даже не думая присесть в почтительном реверансе, что посоветовала ей сделать экономка, она застыла, как изваяние, и встретила его взгляд своим, в котором смешались вызов и крайнее смущение.

Именно серебристый блеск в ее глазах убедил Филиппа Вернона в том, что перед ним стояла Фелина. Только этот пронзительный серый цвет, обрамленный черным, сохранился как неотъемлемая примета крестьянской девушки.

Все прочее в этой персоне показалось бы королю Генриху, ценителю женского пола, пределом красоты и совершенства. Она уже сейчас смогла бы сравниться, на его взгляд, с теперешней фавориткой, прекрасной Габриэллой д'Эстре.

Фелина стояла, распрямившись, охваченная великолепием расшитого серебром платья, превратившего ее в принцессу. От изящной, затянутой перламутровым поясом талии юбка ниспадала пышными складками, а верхняя часть фигуры подчеркивалась узким лифом, длинные рукава прикрывали руки до кончиков пальцев и образовывали от локтей до плеч элегантные шары. Сквозь прорези в бархате просвечивал серебристый сатин, а кружевной стоячий воротник, изобретенный Маргаритой Валуа, красиво обрамлял прямоугольное декольте.

Участки кожи, освещенные летним солнцем, блестели, как от золотой пудры. Уложенные локоны, прихваченные золотой лептой, казалось, впитали в себя ее цвет. Сочетание всего этого с необыкновенными глазами и соблазнительным ртом, чью яркость мадам Берта незаметно усилила, делало Фелину обворожительной незнакомкой.

– Право же, мадам Берта, вы сотворили чудо! Я вам признателен!

Маркиз, помедлив, приблизился к девушке и задумчиво прищурил глаза.

– Хотя сходство... Как странно...

Он обернулся и посмотрел на украшенное резьбой кресло, в котором Фелина лишь теперь обнаружила мсье де Брюна.

– Что вы скажете, отец?

Дрожь пробежала по телу Фелины под этим задумчивым взглядом. Странное чувство, ощущать на себе пристальное внимание графа, понимая, что насмешки на этот раз не следует опасаться.

– У вас в сердце, Филипп, образ больной и страдающей Мов, – ответил тесть, не меняя позы.

Его лицо находилось в тени и не давало возможности определить, что оно выражало. Только голос звучал напряженно, как будто говорящий затруднялся в выборе слов.

– Она не Мов, не моя несчастная дочь. Но если бы я не верил своим пяти чувствам, я бы поклялся, что передо мной моя умершая супруга. Небо послало мне портрет, о котором я всегда мечтал. Что бы ни было у вас на уме, Филипп, вы должны разрешить мне заказать ее портрет художнику!

Маркиз наморщил лоб и обошел вокруг Фелины, словно приобрел драгоценное произведение искусства, которое пока не в состоянии оценить.

– Браво! О том, что она пышет здоровьем, как раз и должен узнать Генрих. Так вы считаете мой план удачным?

– Пожалуй, пока она столь красива и молчалива...

– Можете отрезать мне язык для полной уверенности!

Если бы Фелина превратилась в лебедя, Амори де Брюн не смог бы взглянуть на нее с большим потрясением, чем после ее высказанного глухим голосом предложения. Только сухой смех маркиза вернул ему спокойствие.

– Она не только говорит, но и обладает весьма острым язычком. Я ожидал от тебя большей благодарности, дитя! – произнес он с удивлением.

– За что?

Поскольку Фелина была вынуждена столь долго молчать, она вдруг ощутила невозможность и дальше хранить в себе все рвущееся из нее наружу.

– Я продала свои услуги, чтобы Бландина сумела попасть в монастырь. Я сделаю то, что вы прикажете. Однако у меня есть уши. Я не скотина, я человек! Скажите, что мне делать, и я заплачу свой долг.

На какой-то момент в библиотеке воцарилось молчание. Не столько краткая воинственная речь, сколько вызывающий тон и гордая поза заставили мужчин умолкнуть. Филипп Вернон глядел на нее с восхищением. Несправедливо, что такая девушка родилась в крестьянской хижине.

Его тесть взял на себя труд успокоить возбужденную Фелину. Он поднялся, подошел к ней и взял ее за руку, судорожно сжимавшую складки бархатного платья.

– Я не только согласен, что ты человек, моя милая, я думаю, Творец особенно постарался, создавая тебя. А теперь пригладь свои перышки и сядь вон на тот стул. Тебе нужно многому научиться, если мы хотим обмануть бдительных шпионов короля. Старательность тебе не повредит.

– Я буду очень стараться, господин! – пробормотала Фелина сдержанно, выполняя просьбу Амори де Брюна.

– Хорошо, тогда с сегодняшнего дня называй меня отцом и не забывай, что ты Мов Маризан Амори де Брюн по рождению. А теперь ты маркиза де Анделис и носишь имя Вернон, как твой супруг Филипп Себастьян. Берта Мобёж– твоя бывшая няня, теперь экономка. Так как ты уже много лет больна, она ведет все хозяйство и командует слугами.

Имена, титулы и должности запутали Фелину, и на какой-то миг она усомнилась в способности все усвоить. Невольно подняла она руку, и Амори де Брюн прервался. Без труда заметил он неуверенность в светлых с темными ободками глазах. И успокоил ее:

– Мы будем все повторять, пока это не закрепится в твоей голове. Отрешись от забот, никто не спросит у тебя отчета. Ты сыграешь роль женщины, которую все любили и которой много лет приходилось вести замкнутую, одинокую жизнь в стенах замка.

С любопытством глянула Фелина на Филиппа и встретила взор, еще раньше направленный на нее.

А он-то что думает? Его неподвижное лицо не давало ответа. Но почему он в упор смотрит на нее? Что означает блеск в его глазах?

Она непроизвольно вздернула подбородок и подняла украшенные кружевами плечи. Это движение плотнее прижало к материи округлости ее бюста, и маркиз вдруг наморщил лоб.

Не хватало только, чтобы деревенская девица возбудила в нем желания, совершенно неуместные в данный момент. А куда денешься, если такие округлости могли бы соблазнить и святого! Она больше ничем не напоминала ту замарашку, которую он из-за сходства с Мов подобрал в грязи проселочной дороги.


Глава 5


– О, Мадонна! Скажите же мне, что делает такая дама целыми днями?

Мадам Берту растерянный возглас Фелины заставил нахмуриться по нескольким причинам. И ее критические замечания последовали моментально.

– Во-первых, дама протестантского вероисповедания не стала бы призывать Божью Матерь таким образом, а, во-вторых, она бы в любом случае говорила более сдержанно, моя милая!

Слегка смущенно и в то же время упрямо Фелина поджала губы. За несколько дней она поняла, что возражать мадам Берте бесполезно. Ведь именно мадам реально управляла замком Анделис. Ни одна служанка без ее ведома не возьмет и ложки муки. Решившись содействовать плану маркиза, она прилагала максимум усилий, чтобы обучить Фелину всему, чего той по всеобщему мнению недоставало.

– Ты будешь соблюдать режим дня моей покойной госпожи, нравится тебе это или нет!

Настойчиво произнеся свою фразу, мадам Берта спросила себя, как можно с тем же выражением лица быть и послушной, и упрямой. Чем больше узнавала она Фелину, так похожую внешне на Мов Вернон, тем больше ощущала загадочность этой девушки.

Та обладала внутренней силой, намного превышавшей обычные возможности. Способность все мгновенно схватывать, умение выделить главное больше напоминало Амори де Брюна, чем его заторможенную, болезненную и незаметную дочь. В чудесном теле жил воинственный дух со странной логикой и невероятным упрямством.

– Давай сначала, – сказала мадам Берта, оставляя свои мысли при себе. – Поскольку маркиза де Анделис отличается слабым здоровьем, она не встает по утрам вместе со всеми обитателями замка для утреннего чтения Библии. В постели она съедает легкий завтрак и, когда ее оденут, проводит остаток первой половины дня в дамском будуаре, где мы сейчас находимся.

– Как? – коротко и деловито осведомилась Фелина.

Ее сердила необходимость повторять тот же самый вопрос, не получая удовлетворительного ответа.

– Как?

Слегка раздраженно мадам Берта попыталась уточнить подробности.

– Прежде всего шитье, письма маркизу, чтение книг, личные заметки... Но чаще всего она просто отдыхает, глядя в окно на парк!

Фелина подавила в себе желание вновь призвать Мадонну, прикрыв рот ладонью. Ладонью, смазанной драгоценным маслом. Только слишком короткие ногти свидетельствовали о том, что ладони недавно приходилось справляться с тяжелой продолжительной работой.

Однако вид наполовину вышитого настенного коврика, на котором в обрамлении цветов красовался герб Анделис, опять напомнил Фелине об ограниченности ее возможностей в ручном труде.

– Никогда я не научусь делать такие мелкие стежки, – пробормотала она, почтительно коснувшись блестящей шелковой нити. – Это бесполезно, мадам Берта.

Экономка не дала повода Фелине почувствовать растерянность от воображаемых той трудностей.

– Ты сейчас представляешь хозяйку дома! Никто не станет сомневаться в твоих способностях, тем более в качестве твоей работы. Можешь время от времени делать новый стежок, если будет настроение, или просто оставить пяльцы в покое. Королю неинтересно, любит ли маркиза де Анделис по-прежнему вышивать или уже нет.

Фелина подошла к окну и поглядела на парк, особенно красивый в этом месте. На поверхности пруда цвели последние кувшинки, и два горделивых лебедя проделывали на воде свои круги, а крепкая старая ива опускала в воду кончики ветвей. Пейзаж конца лета, полный покоя и гармонии.

Однако сами собой в него снова вклинились картины трагических воспоминаний. Зазвенел в ушах крик отца, бегущего навстречу скачущим охотникам, лай собак, ругань всадников, свист плетей. А потом тишина, которую не нарушило даже тяжелое дыхание отца. Забудет ли она когда-нибудь случившееся в тот день? И хочет ли она забыть?

– Можно подумать, что ты меня уже не слушаешь, девочка! – пожаловалась мадам Берта.

Шорох накрахмаленных юбок стал сигналом ее приближения.

Фелина заставила себя вернуться к действительности. Она теперь не Фелина! Она Мов Вернон, маркиза де Анделис, по крайней мере, хочет ею быть...

Но можно ли так просто вылезти из прежней жизни и влезть в другую? Все отбросить в сторону и начать все заново?

– Не мучайте ее, мадам Берта!– раздался вдруг звучный голос, и в комнату вошел Амори де Брюн.

– Маркиз как раз занят написанием письма Терезе д'Ароне. Прежде чем новость о чудесном выздоровлении Мов обойдет круг придворных, у нас еще останется немало времени. Что ты думаешь по поводу короткой прогулки со мной?

Благодарной за вмешательство Фелине удалось вернуть себе самообладание. Она одарила пожилого господина улыбкой, заставившей вспыхнуть ее холодные серые глаза и блеснуть белизной ровных зубов из-под слегка приподнятых губ.

– Я к вашим услугам, мсье, – сказала она тихо и положила ладонь на протянутую руку. Лишь потом она заметила трость, на которую опирался де Брюн.

– Не лучше ли вам опереться на мою руку? – внезапно предложила она.

Он удивился.

– Кавалеру опереться на даму? Нет, так не положено.

– Какое бессмысленное правило! Почему дочь не может помочь отцу?

В реплике Фелины смешались нарочитая серьезность и ласковая безыскусная теплота. Строгое лицо пожилого мужчины просветлело.

– Ты вынудишь меня, крошка, еще и порадоваться приступам несносной подагры! Ладно, протяни мне свою руку и пойдем немножко поболтаем, любуясь лебедями.

Филипп Вернон заметил пару, шагавшую по дорожке, посыпанной гравием. Он стоял у окна своего кабинета, в третий раз оторвавшись от письма, которое сочинял для своей любовницы.

Светло-зеленое шелковое платье Фелины смотрелось по-весеннему на фоне черной одежды тестя. Тяжесть его медленной походки свидетельствовала об особенно сильном приступе подагры. Смерть дочери резко ухудшила его собственное здоровье.

Обоих маркиз видел сзади и мог восхищаться только изящной талией и гордо откинутым затылком Фелины. Почему она не настоящая Мов? Легкость, с которой она освоила новую роль, вызывала у Вернона одновременно изумление и, смешно сказать, непонятный страх.

Он не подозревал, что Фелина отлично различала высокую тень у окна. Маркиз наблюдал за ней. Это не было для нее новостью. Каждый час каждого дня она ощущала на себе его взгляды.

В выражении его пронзительных глаз ничего не менялось, когда она, устав от постоянного наблюдения, вдруг решительно встречала его взгляд. Они все так же холодно и безучастно рассматривали ее фигуру.

Фелина не отдавала себе отчета в том, что именно такая безучастность подстегивала ее. Заставляла быстрее и лучше справляться со своей задачей. Когда-нибудь этому элегантному господину придется признать, что она хорошо играет свою роль и образ, созданный ею, удовлетворяет самые строгие требования. Образ, созданный простой крестьянкой!

– Ты так задумалась, моя девочка?– прервал де Брюн ее размышления и заметил легкий стыдливый румянец на щеках Фелины.

– Простите мне мою рассеянность, мсье, – поспешно извинилась она.

Не хватало только, чтобы рассердился единственный человек в замке, не требовавший от нее невыполнимого. Симпатия к отцу Мов Вернон проникла к ней в сердце прежде, чем оно успело ожесточиться.

– Уверен, что в твоей голове засела куча вопросов. Можешь смело задать их мне, но не забывай называть меня отцом...

– Немало людей знает о моем обмане. Служанки, лакеи, кучер. Как вы можете уверять себя, что никто из них не проболтается? Вы не боитесь, что при несправедливом замечании или оскорбительном тоне приказаний чувство мести развяжет им языки?

Фелина обошлась без обращения, устремив прямой, открытый взгляд на своего спутника, указавшего ей на красивый павильон, скрывавшийся от них ранее за густыми ветвями ивы.

– Там есть скамейка, давай посидим.

Она помогла графу подняться по ступенькам и удобно расположиться на шелковых подушках, а потом села сама, раскинув пышные юбки, и выжидательно взглянула на него. Он догадался, что юное созданье не успокоят общие фразы.

– Филипп – основательный мужчина, дитя мое. Уже в первые часы он распорядился отослать кучера и всех, его сопровождавших, в свое имение под Ла-Рошелью. Они не знают о том, что здесь произошло. Несчастная Мов умерла всего за час до твоего приезда. О ее кончине известно только мадам Берте и двум камеристкам. Обе девушки – племянницы мадам Берты, воспитанные в строгой протестантской вере. Для них большая честь служить в замке Анделис. Их тебе нечего опасаться. К тому же болезнь Мов исключала всякое общение ее с соседями. Мы вели очень замкнутый образ жизни. Если ты сама не проговоришься, никто не усомнится в том, что ты и есть Мов Вернон. Ты об этом хотела узнать?

Фелина молча кивнула и отбросила со лба золотистый локон, выбившийся из-под расшитого бисером чепчика. Затем она снова устремила серебристый задумчивый взор на Амори де Брюна.

– Мов Вернон тяжело болела. Я слышала, что в богатых семьях больных лечат и за ними ухаживают доктора...

Пожилой господин кивнул.

– Верно, однако и самые лучшие медики не знают, чем лечить чахотку. Мов давно потеряла всякую надежду и несколько лет назад запретила Филиппу приглашать в замок новых докторов. Она не терпела всевозможных лекарств и бесполезных осмотров.

Девушка долго молчала, вроде бы сосредоточенно наблюдая за лебедями. Наконец подняла голову и попыталасьвновь выразить словами свои неуверенность и опасения.

– Я сомневаюсь не только в других, я сомневаюсь и в себе самой, – пробормотала она. Ее очаровательный голос прозвучал глухо. – Я уже не понимаю, кто я теперь. Где-то по дороге пропала Фелина, но и в Мов я не успела превратиться. Скажите мне, господин, кто сидит возле вас?

Настойчивость вопроса требовала обстоятельного ответа. Престарелый господин, не торопясь, подбирал слова. Он захватил худощавые кисти рук, энергичное пожатье которых так отличалось от нежного, лишенного силы пожатья Мов.

– Все зависит от того, кем ты хочешь стать, малышка! Ты можешь создать совершенно другую Мов Вернон. Тебе не нужнокопировать пассивную жизнь болезненной девушки, что бы там ни считала мадам Берта. Хватай судьбу за шиворот и думай о завтрашнем дне! Разве ты ничем не хочешь заняться?

– Конечно хочу! – вырвалось у Фелины. – И многим! Хочу читать книги в той красивой комнате, хочу научиться правильно пользоваться пером, хочу узнать о различных вещах, нужных для ведения домашнего хозяйства. Как вы считаете, мадам Берта согласится меня учить?

Амори де Брюн опять неожиданно ощутил бурный темперамент своей подопечной, Только на сей раз лицо ее не отражало ни возмущения, ни гордости. Светлые глаза излучали неуверенность, смешанную с надеждой. Он ухмыльнулся.

– Это я ей прикажу. А по поводучтения и письма лучше обратиться ко мне. Я охотно стану твоим учителем. Скажешь мне, зачем тебе такие знания?

– Для будущего, – ответила онарешительно. – Когда ваш зять перестанет нуждаться в моих услугах, мне, возможно, удастся устроиться экономкой вроде мадам Берты, если, конечно, я буду достаточно сообразительной и умелой. Я не желаю возвращаться в Сюрвилье.

Серые глаза де Брюна потемнели, затем он заставил себя собраться.

– Ты в замке Анделис, девочка! И никто тебя отсюда не прогонит, даю тебе слово.

Фелина скептически усмехнулась, но предпочла свое сомнение в слове дворянина на сей раз оставить при себе. Реакция Филиппа Вернона послужила для нее уроком. К тому же последующие дни и недели покажут, правду ли сказал Амори де Брюн.

Она посмотрела на неподвижную поверхность воды, и вдруг ей почудился тонкий узкий соколиный профиль маркиза...


– Объясните же мне, что вы тут делаете?

Фелина не стала прерывать работу. Бросив на маркиза быстрый взгляд, она протянула мадам Берте пучок ровных по длине фитилей.

– Мы делаем восковые свечи, мсье! – сказала она спокойно.

– Это я вижу. Но не могу понять, для чего вам такая работа, дорогая, – проворчал он раздраженно.

– Мадам Берта показывает мне, как это делается! Вы знаете, что за месяц в замке сгорает больше двухсот свечей?

Филипп Вернон нахмурился. Не смеется ли над ним девица, исполняющая роль Мов? Вроде бы, не похоже. В ее серебристых глазах скорее заметно возмущение таким расточительством.

– Хотите упрекнуть нас в излишних тратах? – спросил он с настороженной иронией.

Фелина чуть нахмурила брови и посмотрела на него, склонив голову набок.

Как всегда элегантный, он производил в своем рыжем жилете и в рубахе из светло-коричневого шелка, просвечивавшей сквозь прорези рукавов, очень привлекательное впечатление. Темные штаны прикрывали мускулистые ляжки. Ниже были сапоги до колен с широкими отворотами. Узкие, но дорогие кружева на манжетах и воротнике подчеркивали смуглость кожи и смягчали черты лица. Короче, от носков сапог до наморщенного лба он выглядел образцовым дворянином.

Ее супруг. Супруг покойной Мов Вернон, тут же поправила она себя.

– Ни в коем случае, мсье. Я лишь хочу тоже позаботиться о том, чтобы свет в доме был всегда.

На его ироничный вопрос она ответила предельно вежливо, почти спародировав поведение послушной жены.

Де Анделис оторопел. Возражение хозяина замка, готовое сорваться с языка, было забыто.

Почему в каждой реплике Фелины он искал не тот смысл, который она в нее вкладывала? Девица, похоже, все больше сбивала его с толку. Не из-за нее ли он дважды откладывал срочный отъезд в Париж? Неужели он стал поддаваться обаянию той привлекательной, красивой супруги, роль которой день за днем мастерски исполняла Фелина?

– Почему бы вам для разнообразия не обратить свое внимание на меня вместо подсчета восковых свечей в канделябрах, дорогая? Я пришел пригласить вас на прогулку.

Даже на круглом, до тех пор неподвижном лице мадам Берты появилось выражение удивления, сменившегося озабоченностью. Неопределенные опасения, томившие ее в последние дни, внезапно приобрели конкретные очертания. Не может быть ничего хорошего в том, что нормальный, здоровый и страстный мужчина, Филипп Вернон, каждый день лицезрит такое очаровательное создание.

Готовность, с которой Фелина сняла передник, прикрывавший легкое голубое платье из тафты, тоже заставляла задуматься.

Мадам Берта охотно запретила бы ей следовать за Филиппом, но это помешало бы видимости супружества. Она боялась за Фелину. Несмотря на свою недоверчивость и сдержанность, девушка была слишком неопытна для того, чтобы противостоять той силе притяжения, которой, наверняка, сможет воздействовать на нее маркиз.

Подлинную Мов Вернон, лежавшую теперь в гробу, мадам Берта удержала бы нахмурившись, сделав жест рукой или произнеся якобы случайное слово. Фелина же подобные намеки не замечала. То ли умышленно, то ли по невниманию. Девушка слушалась ее только тогда, когда сама того хотела. Уважение, которое она оказывала экономке, ничего не меняло. Она делала лишь то, что сама считала нужным.

– На прогулку? – повторила она сейчас. В ее низком голосе послышалось возбуждение. Со дня своего приезда ей не приходилось покидать замок. – Как здорово, я готова!

Филипп подавил улыбку, вызванную такой радостью.

– Так как мадам Берта пожелает, чтобы вы надели накидку и покрыли голову, жду вас у портала, дорогая!

Украшенная перьями шляпка с широкой лентой, с одной стороны приподнятая над пучком золотистых волос, дополнялась голубой накидкой, небрежно наброшенной на узкие плечи. Она спустилась навстречу Филиппу по ступенькам, едва он отдал приказ подать открытую коляску. Элегантная дама до кончиков ногтей.

– Вы не только прекрасны, но еще и на редкость точны, – приветствовал он ее, не скрывая удовлетворения.

Фелина приняла комплимент как должное. Поскольку она не могла оценить собственную внешность, ей казалось, что похвала относилась исключительно к действительно эффектной одежде, а не к ней самой.

Для окружающих маркиз, наверное, и должен так с ней говорить. Но должен ли он выезжать с ней из замка? Что означало его повышенное внимание, которым он окружил ее в последние дни?

Она не могла дать себе точного ответа, и когда легкая коляска, запряженная четверкой гнедых лошадей, которыми правил сам маркиз, въехала в тенистую аллею, спросила:

– Вы полагаете, что король уже получил известие о чудесном выздоровлении вашей тяжело больной супруги?

Филипп Вернон опешил.

– У вас есть причина для такого вопроса, моя красавица?

Фелина непроизвольно фыркнула, сморщив маленький носик, чем еще раз напомнила маркизу котенка. Затем сдержанно ответила:

– Хотя я и не вашего сословия, но обладаю здравым смыслом. Зачем бы иначе вы повезли крестьянскую девушку по окрестностям, используя вдобавок ласковые обращения к ней? Вы думаете о королевских шпионах и хотите публично доказать свою неизменную привязанность к Мов Вернон.

– А что, если бы я просто испытывал удовольствие от общения с вами? Если бы захотел с вами поближе познакомиться и поговорить?

Фелина не услышала в спокойном дружелюбном объяснении того удивления, которое только что произнесенные слова вызвали у самого маркиза. Она нервно прикусила нижнюю губу и натянула на плечах накидку.

Внезапно до ее сознания дошло, что размеры коляски заставляют соприкасаться их тела. Напряжение в мускулистых ляжках ощущалось даже сквозь все юбки. Она плотно стиснула ноги. Внезапный жар перехватил у нее дыхание, и она распахнула накидку снова.

Резко переменив тему, Фелина указала на реку, блестевшую справа среди травянистых берегов.

– Какая она большая!

– Это Сена. Она течет к Руану и еще дальше, впадая возле Онфлера в море.

– Море, – пробормотала она задумчиво. – Вы уже видели море? Можете его описать? Правда, что в конце его небо сливается с водой?

Незаметно для нее в этих словах выплеснулась вся ее жажда знаний и свободы.

Филипп вновь поддался загадочному очарованию ее глаз и выбрал первое попавшееся сравнение.

– Да, малышка, я видел море. Иногда нельзя определить, где кончаются облака и начинается вода. Цвет ее похож на твои глаза, Мов! Нежно-серый, он соответствует цвету неба. Становится голубым, когда сияет солнце и небо отражается в воде, как твое платье в твоих глазах. Сверкает, как расплавленное серебро, когда утомленное солнце садится за горизонт. Темнеет, когда осенний ветер вздымает волны.

Напряженно слушавшая Фелина не заметила, что Филипп Вернон натянул вожжи и остановил лошадей. Как в забытьи ощутила она вдруг его объятья. Увидела жадный рот, теплый, подвижный, склонившийся к ее губам.

Кого же он целует? Мов или Фелину?

Разрываясь между невинностью, заставлявшей бояться первого поцелуя мужчины, и множеством новых ощущений, вызванных его нежностью, Фелина притихла, слушая бешеный стук своего сердца. Сладость непривычной ласки, запах кожаной одежды, трав и иностранных духов, окружавший Вернона, окутывал и ее, проникая в тело, – все это делало ее податливой и жаждущей чего-то, не имевшего для нее названия.

Ее податливость Филипп Вернон ощутил всеми пробудившимися чувствами. Глаза се были полузакрыты, тяжелое дыхание подчеркивало соблазнительные округлости под корсажем. Она казалась ожившим прекрасным видением.

– Мов, о Боже мой, Мов! – простонал он.

Его поцелуи становились все более страстными, его руки смело захватили ее пальцы. Они обвились вокруг талии, проникли под накидку и гладили тафту, касались ее грудей, соски которых моментально откликались, так что, несмотря на материю, его ладони чувствовали их твердость.

Как громом пораженная, Фелина стала защищаться от этих ласк, однако сознание маркиза, затуманенное страстью, ничего не воспринимало.

Но рядом сидела не его болезненная супруга! Фелина обладала цепкостью и волей к независимости, свойственными небольшому животному, название которого стало ее именем.

Глубокие царапины от пяти острых ногтей, безжалостно впившихся в его правую щеку, быстро утихомирили Филиппа Вернона.

Прикрыв раны левой рукой, он ошарашенно посмотрел на девушку. Из чувственной, нежной возлюбленной она превратилась в дикую кошку со сверкающими, сузившимися зрачками.

– У нас не было речи о том, чтобы я в роли Мов стала вашей любовницей! – прошипела она. – К тому же вы, вероятно, заметили, что здесь проходит проселочная дорога, а вечерняя служба в церкви еще не скоро начнется.

– А вам, мадам, надлежит помнить, что здесь не место для католической манеры определения времени!

Они уставились друг на друга, как два врага. Прерывисто дыша, Фелина опять натянула накидку к подбородку и резким движением поправила шляпку.

Неизвестно, приняла бы она столь безумно ласки такого дерзкого парня или нет, если бы он не назвал ее Мов Вернон. Обнаружить свою слабость перед маркизом – значит потерпеть поражение!

– Извиняться за внезапное нападение перед такой, как я, вероятно, не принято! С меня хватит этой прогулки с высокочтимым господином. Я бы хотела возвратиться в замок. Поверните, пожалуйста, коляску!

Опомнившись и устыдившись своего необузданного поведения, Филипп Вернон попытался укрыться за привычной маской высокомерия. Фелина не должна догадаться, что она и Мов все больше превращались для него в одну женщину.

– Успокойтесь, моя милая. Ваша драгоценная персона ничуть не пострадала. Не вы ли предлагали разыграть для шпионов короля сценку семейного счастья? Надеюсь, что ваше энергичное сопротивление не повредит моему престижу при дворе. Обычно меня считали галантным кавалером.

С многозначительной усмешкой прикоснулся он пальцами к кровоточившим следам на скуле.

Щеки Фелины еще больше побледнели.

Конечно, как она, дура, могла подумать, что эта страсть была вызвана ею самой! Его даже нельзя упрекнуть в ошибке, из-за которой он якобы перепутал ее с покойницей. Будто глупая гусыня, она оказалась простушкой в комедии, слишком поздно поняв ее суть.

– Уверена, что вы быстро забудете о боли в объятьях мадам д'Ароне! – заметила она резко и получила удовольствие, услышав из уст Филиппа Вернона внятное и грубое проклятье.

Резкий поворот, к которому он принудил заупрямившихся лошадей, прижал Фелину к жесткому мужскому телу. Поспешно попыталась она вновь хотя бы немного отстраниться.

– Не пугайтесь, мадам! Я сумею с собой справиться! – пробормотал он цинично.

Фелина не ответила. Плотно сжав набухшие губы, она устремила взгляд вперед, предоставив ему возможность любоваться безукоризненным и совершенно равнодушным профилем. Ледяной холод переплетенных пальцев и тяжелое глухое биение сердца, отдававшееся в ребрах, оставались для маркиза тайной.

Не стоило крестьянской девушке участвовать в играх богатых и могущественных людей. Вот оно – еще одно доказательство этого.

Но представление на сцене уже началось, и никакая сила теперь не сможет остановить раскрученный маховик.


Глава 6


Стремление отмахнуться от событий дня, как от досадных пустяков, вызвало у Фелины нервное переутомление. Однако сон в ее тихой спальне все не приходил. Даже под легкими шелковыми покрывалами, которые маркиза де Анделис использовала вместо тяжелого пухового одеяла, сегодня было чересчур жарко.

После долгих попыток заснуть, переворачиваясь с боку на бок, Фелина наконец отказалась от них.

В роскошно обставленной спальне царила невыносимая духота, которую усиливал тлеющий даже в мягкую сентябрьскую ночь камин. Как ни старалась Фелина освоить роль Мов Вернон, страх покойной перед холодом и свежим воздухом она не могла разделять. Наоборот, прохлада, проникавшая в комнату через узкие стрельчатые окна, створки которых она распахнула, казалась лишь каплей на раскаленном камне.

Она прислонилась разгоряченным лбом к каменному оконному проему и посмотрела вниз, на водную гладь пруда, отливавшую в лунном свете серебром и соблазнительной прохладой. Теперь бы несколько глотков воздуха на каменной скамейке в павильоне...

А почему бы и нет? Кто ей помешает? Замок окутан глубоким сном.

От первой мысли до действия всего лишь несколько ударов сердца. Фелина набросила на тонкую ночную рубашку из муслина лишь легкую бархатную накидку и отворила дверь. Прислушалась. Вокруг полная тишина.

Босые ступни почувствовали разницу между мягкими коврами спальни и холодными мраморными плитами коридора. Это крохотное облегчение заставило ее продолжить путь.

Бесшумно добралась она до входа в просторный салон, окна которого выходили на террасу. Один из ухоженных ногтей сломался о тугой засов наружного окна, но она не заметила этого. Ее тень растворилась среди деревьев, пока она бежала по росистой траве к пруду.

Возле павильона Фелина встала на колени и погрузила руки в холодную влагу. Прижав мокрые пальцы к вискам, она глубоко вздохнула и откинула назад голову, подставляя лицо с закрытыми глазами лунному свету.

Горящий взор, следивший за ней, был прямо-таки околдован языческой прелестью сцены. Когда мешавшая накидка соскользнула с плеч, сквозь прозрачную ткань стали заметны очертания привлекательнейшей фигуры, а распущенные волосы рассыпались беспорядочными завитками.

Ночная сирена, призывающая луну! Создание, сотворенное для поклонения и любви!

Фелина почувствовала, что беспокойство ее полностью покинуло. Яркий свет луны благотворно касался ее кожи, и еле заметный бриз шевелил нежные волоски на висках.

Внезапно она ощутила легкий шелк, ласкавший тело, и томление, проникавшее в глубины души. Неосознанная потребность. Чувство, не похожее ни на гнев, ни ненависть, ни на отчаяние, известные ей, чувство и тревожное, и радостное.

Околдованный, очарованный образом феи, Филипп Вернон встал со скамьи в павильоне. Возбуждение, и его лишившее сна, заставившее спуститься в парк, пропало. Больше не было нужды обзывать себя дураком, погруженным в бесплодные мечты. Мечта воплотилась в действительность.

– Вы?

Фелина вскочила, услышав его шаги, прервавшие забытье. В широко раскрытых, засеребрившихся глазах отразилось лунное сияние, на изящной шее запульсировала жилка, выдавая внезапный испуг.

– Я ждал тебя, – сказал он просто и тут же сообразил, что это правда.

Примитивное предчувствие не подвело. Раз уж она пришла, значит, желала его так же сильно, как он ее. А если нет, он рано утром уедет в Париж.

Фелина осознала лишь искренность произнесенных слов. Запутанная сеть ощущений оставалась для нее тайной.

Молча вложила она свои ладони в протянутые его. Тепло рукопожатий нашло отклик глубоко внутри. Она как бы отыскала недостающую часть самой себя. Полностью, отрешенно позволила притянуть себя.

– Лунная фея, – горячо прошептал Филипп, склоняясь к ее влажным губам, слегка приоткрытым, ожидавшим и приглашавшим.

Положив ладонь на ее затылок, он проник в сладкие глубины ее рта, заставив ее разжать губы, прерывая судорожное дыханье все более жадными поцелуями.

На сей раз Фелина лучше пережила то смятение, которое вызывали в ней его ласки. Утонув в страстных объятьях, она отдалась яростному натиску без малейшей попытки сопротивления.

Ее удивительная податливость и нежность сбили Филиппа с толку больше, чем это могла бы сделать утонченная изощренность.

Далекая от эротического мастерства, с которым, например, возбуждала любовника Тереза д'Ароне, Фелина демонстрировала странную смесь невинности и огня. Микстура тем более опасная, что сама Фелина на все реагировала совершенно естественно, не имея и понятия о собственной притягательности.

Сквозь тончайший шелк ночной рубашки он чувствовал контуры нежного тела, совсем не обладавшего бешеной энергией, характерной для него самого. Крутая линия спины, хрупкая талия и мягкая округлость упругих, идеально сформированных грудей, чьи розовевшие соски остро и требовательно торчали под тканью.

Его губы продвигались дальше, захватывали напрягшуюся шею, улавливая учащенный пульс в ямке возле ключицы. Легкий аромат розового масла пропитал ее кожу, показавшуюся ему еще глаже и прекрасней, чем шелк.

Нетерпеливо развязал он ленты на вырезе рубашки и сдвинул материю с плеч книзу, обнажив верхнюю часть бюста.

Фелина издала сдавленный стон. Она не знала, что с ней происходит, знала только, что жар его поцелуев распространялся внутри нее, как обжигающее пламя. У нее не осталось ни воли, ни сил для противодействия, она вся превратилась в чудесное томление. Каждая ласка вызывала жажду следующей.

Нет, нет, пусть они не прекращаются...

– Моя малышка, лунная фея...

Филипп унес ее под защиту небольшого павильона и положил на примитивное ложе из двух накидок. Фелина не ощущала ни жесткости мрамора, ни прохлады ночи. Возбуждение согревало се так же, как и его соколиные глаза.

Она не сопротивлялась, когда он окончательно снял с нее ночной наряд. Ей казалось самым чудесным и естественным подставлять обнаженное тело под лунный свет. Не чувствовать никакой лишней ткани между собой и его руками.

Утопая в неописуемом блаженстве, отдалась она во власть всех своих чувств, отдалась ласкающим пальцам и губам, умело находившим каждую пядь на ее теле. Если даже ладони, касавшиеся грудей, вызывали у нее дрожь, то горячие губы, смыкавшиеся вокруг сосков, и шершавый, влажный язык, снова и снова круживший то вокруг одного, то вокруг другого крохотного холмика, заставляли ее тихо всхлипывать.

Мышцы ее живота напряглись от призывных сосущих и щекочущих ласк. Сдержанные стоны означали полное наслаждение. Запустив пальцы в темные волосы Филиппа, она еще крепче прижимала его рот к своим соскам. Почти непереносимое желание довело ее чувственность до последних границ.

Ласковые руки прикоснулись к мелким шелковистым колечкам между ее ног, и она, не раздумывая, освободила рукам дальнейший путь. Стремясь к полной отдаче, Фелина инстинктивно обнаружила в себе древнюю науку любви и страсти, а ее вздохи показали маркизу, что она целиком разделяет его сладострастие.

Для него, равно привычного и к изощренной эротике, и к пугливому, судорожному сопротивлению, и к молчаливой покорности, такая стыдливая и одновременно темпераментная девица была первым настоящим чудом.

Дрожащими руками он стянул с себя одежду и при свете луны продемонстрировал Фелине облик атлетически сложенного мужчины, с юных лет закаленного военными упражнениями.

Нежными поцелуями покрыла она рубцы от старых ран на его теле, удивленно прикасаясь к бугоркам напряженных мышц.

Как прекрасно он выглядел и как жаждал ее! И она способна вызывать в этом соколе дрожь!

Осознание внезапной власти и торжествующего триумфа вызвало вспышку в серебристых зрачках. Девушка еще крепче обняла его, выгнувшись по дуге мускулистого, пружинистого тела.

Такое оказалось сильнее самообладания Филиппа. Он подтянул ее под себя и прижал свою твердую мужскую плоть к мягким, соблазнительным губам ее женственности. Губы раскрылись, раздвинулись, освобождая путь. Препятствие Фелина устранила сама, закинув длинные стройные ноги на его бедра и буквально бросившись ему навстречу в пламенной жажде любви. Ее внезапный вопль он заглушил поцелуем обладателя, заставившим забыть о боли.

Мучительное напряжение в ней уменьшалось с каждым его движением. Слившись с волнами сладострастного танца, она казалась себе растворившейся, расплавившейся, взлетающей к небесам, ставшей одним целым с мужчиной, подарившим ей неожиданное блаженство.

Настолько соединилась она с ним, что ощущала внутри него свое возбуждение, а громкий стук его сердца точно совпадал со стуком ее собственного. Сплетенные друг с другом, поднявшиеся вдвоем на вершину безудержной страсти, они забыли о времени и месте.

– Родная...

Хриплый приглушенный голос нарушил глубокое, похожее на легкую смерть, забытье.

Что такое?

Ощущая вялость во всем теле, она попыталась, не открывая глаз, еще больше погрузиться в окружавшее ее тепло. Должно быть, она спала, но каким прекрасным был сон. Еще ни разу не испытывала она такого неожиданного счастья.

Зачем же теперь просыпаться?

– Если не хочешь, чтобы нас застал рассвет, любовь моя неутолимая, поскорее возвращайся в свою спальню...

Фелина поняла, что райское чудо исчезает. Ошеломленно поглядела она вокруг. Голова ее покоилась на широком плече, а перед глазами возникла обнаженная мускулистая мужская грудь, середину которой покрывал ковер из темных волос.

Фелина резко поднялась и, глянув в ясные глаза Филиппа, вновь пришла в себя. Непроизвольная улыбка, придавшая ее чертам оттенок восхищения, заиграла на губах.

Нет, ей ничего не приснилось! Он действительно любил ее! О, как здорово!

– Но ведь еще ночь... – пробормотала она умиротворенно, отодвигая в сторону голову и отбрасывая назад распущенные волосы.

Обольстительная нимфа с обнаженными плечами, с обнаженным бюстом, залитая лунным светом.

– Ты великолепна, лунная фея! – признался он хриплым голосом, вновь полностью осознавая происшедшее и в то же время утопая в серебристом пламени ее необыкновенных глаз.

Счастливая Фелина улыбнулась. Впервые захотелось ей выглядеть красивой. Для него.

– И ты мне нравишься. Любовь к тебе приносит мне счастье! – сказала она просто.

Простота искренних слов вдруг заставила маркиза опомниться.

Что он наделал? Неужели демоны ночи лишили его рассудка? Он постарался скрыть свое замешательство.

– Боюсь, ты можешь простудиться от любви, малышка, если сразу не оденешься! Во всем, вероятно, виновата глупая луна. Надеюсь, я не сделал тебе больно?

Филипп произнес эти фразы как можно небрежнее. Фелина растерянно покачала головой. Она не решилась сказать, что ждала не такого ответа. Ладно, со временем она научится лучше понимать Филиппа. Для начала достаточно знать, что он ответил на ее любовь, Послушно завернулась она в уже приготовленную им накидку, которую он с заботливостью матери застегнул у нее на шее.

– Ты очень снисходительна ко мне, спасибо! А теперь иди спать, малышка! Спокойной ночи! – пробормотал он при этом.

Фелина пожалела о том, что он не поцеловал ее еще раз, но особенно переживать по данному поводу ей не пришлось. Хотя она и старалась снова и снова представить себе происшедшее, тем не менее заснула, едва прикоснувшись к подушке в спальне хозяйки замка Анделис.

Ни разу не спала она под этой крышей так сладко и крепко, без всяких сновидений. И невдомек ей было, что маркиз в тот же час бесцеремонно разбудил камердинера, приказав ему паковать багаж, и поднял переполох в конюшне внезапным распоряжением об отъезде.

Филипп Вернон сбегал. Во-первых, от себя, во-вторых, от Фелины.

Позволенное им себе было непростительным. Где способность контролировать события, используя их в свою пользу? Ни разу не приходилось ему становиться воском в руках женщины, да еще к тому же и крестьянки!

Впрочем, напрасно обижает он Фелину. Ее удивительная самоотдача и красота совершенно необыкновенны.

Как бы ни походила она на умершую супругу, разница слишком очевидна. Никогда больше не сравнит он робкую, замкнутую, влюбленную лишь в рукоделие протестантку с упрямым, непредсказуемым и тем не менее таким ласковым существом, которое держал он в своих объятьях прошедшей ночью.

Но повторения таких моментов допускать нельзя!

Можно только надеяться, что не заслуживающее оправдания легкомыслие не станет причиной беременности. Род Анделис нуждается в наследнике благородных кровей, а не в безымянном младенце. Преемницей Мов должна быть дама знатного происхождения, а не крестьянская девица!

Хотя на востоке уже появился нежно-розовый свет утренней зари, замок еще пребывал в глубоком сне, когда маркиз поднялся на ступеньку кареты. В последний раз оглянулся он и посмотрел на фасад. Тесть найдет в библиотеке письмо, где внезапный отъезд объяснен пустяковой причиной. От послания Фелине маркиз сознательно отказался.

О ее дальнейшей судьбе позаботятся во всех отношениях, а то, что она потеряла сегодня ночью, не восстановить никакими складно сложенными оправдательными фразами. Она – чужая в его жизни. Чем скорее она это поймет, тем легче ей будет потом.

Он резко захлопнул за собой дверцу кареты и уперся ногами в противоположную стенку. Лошади тронулись с места, и деревья на аллее побежали назад.

Филипп Вернон скрестил руки на груди и откинулся на спинку сиденья, закрыв глаза. Сон, правда, не приходил, и образ Терезы д'Ароне вызвать не удалось.

Ничто не могло устранить из сознания залитую лунным светом фигуру Фелины и погасить ощущение того, что он пожертвовал чем-то бесконечно дорогим и близким ради своей гордости и своего долга.


Глава 7


Ветер гонял перед собой сухие желтые шуршащие листья и поднимал на поверхности пруда маленькие сердитые волны. Лебеди укрывались в своих домиках, а ветви ивы почти вертикально поднимались в воздух. Павильон выглядел грустно и по-осеннему заброшенно. Садовник унес внутрь здания подушки со скамеек. И даже последние лилии давно опустились на дно.

Первые ноябрьские бури на суше, хотя и были лишь слабыми отзвуками морских ураганов, напугали Фелину своей яростью. Завывание ветра в каминах и неравномерные удары дождевых струй в оконные стекла возвещали приближение зимы. Зимы, которая, по крайней мере, не грозила ей голодом, как грозила, наверняка, жителям Сюрвилье. Удастся ли аббату Видаму защитить деревню от близкой беды?

Она целиком погрузилась в свои мысли, и ее руки вместе с рулоном пергамента, который она перед тем внимательно изучала, упали на колени.

Увидев Фелину в такой позе, Амори де Брюн застыл в дверях дамского салона.

Закрытое, фиолетового цвета, бархатное платье с длинными рукавами окружало табурет, на котором она сидела. Слегка склоненная набок голова покоилась на узком белоснежном воротнике из брабантских кружев. Небольшой чепчик из того же материала скорее украшал, чем прикрывал высокую прическу.

Хотя тонкие черты лица оставались неподвижными, Амори заметил на нем совсем другое выражение. Застывшая маска, так напоминавшая вначале строгий лик Мов Вернон, все больше уступала место природному, безыскусному очарованию.

Своенравная девчонка, привезенная Филиппом Верноном, превращалась в красивую, элегантную, полную достоинства даму.

В благородную даму с меняющимся выражением лица. В даму, готовую охотно подключиться к работе, если на кухне или в домашнем хозяйстве требовались ловкие руки и быстрые решения. И в даму, способную использовать каждый час в учебной комнате для прилежного усвоения всей полноты предлагаемых ей знаний.

Она редко тратила время па праздные раздумья. Но в каждом таком случае де Брюна пугала глубокая печаль на ее лице.

Вот и теперь непонятная боль углубила мягкие складки вокруг рта и превратила серебристый цвет глаз в темно-серый, сумеречный.

В эту минуту она обнаружила его присутствие. Улыбка согнала печальное выражение.

– Вы задержались, мсье! Или вы полагаете, что мое образование больше не нуждается в усовершенствовании?

Слегка насмешливое замечание, касавшееся строгого расписания насыщенных занятий, дважды в день проводимых с Фелиной Амори де Брюном, вызвали и на его лице ухмылку.

– Дерзкая зазнайка! Ты в самом деле прочла сонет Петрарки или использовала его как алиби, желая доказать мне свое прилежание?

Фелина скорчила лукавую гримаску.

– Неужели я такая прозрачная?

– Только для старика, очень тебя любящего и стремящегося сделать все, чтобы ты была счастливой, девочка! Однако мое опоздание вызвано приятной причиной. Из Парижа прибыл нарочный. Филипп прислал письмо.

Упоминание о маркизе заставило Фелину побледнеть, подтвердив то, о чем де Брюн втайне давно догадывался. Между нею и зятем что-то, вероятно, произошло в те сентябрьские дни, когда тот сломя голову умчался в Париж.

Он придвинул резное кресло к камину и, сев поудобнее, развернул густо исписанный свиток пергамента.

Фелина с трудом удержалась от желания приложить руку к учащенно забившемуся сердцу. Радость, гнев, ненависть, ярость и печаль опять вели в ее сердце отчаянную борьбу друг с другом.

Как мило со стороны благородного господина осведомляться о людях, живущих в его замке.

Будь он проклят, этот обманщик! До последнего своего дня не забыть ей утро, когда счастливая и умиротворенная она крепко заснула. Филипп ее полюбил!

Ни малейшее сомнение не нарушало ее счастья, ведь ее все более чувствительное тело давало ей любые веские доказательства. Разве может она забыть о легкой боли в глубине ее женского естества, о едва заметном жжении в переживших бурные ласки сосках?

Значит, все происходило не во сне, а наяву! Поцелуи Филиппа опаляли пламенем ее кожу. Она без колебания отдалась маркизу де Анделис, присоединив к своему дару страстно жаждавшее любви сердце.

Но в светлой столовой она нашла тогда во время завтрака лишь Амори де Брюна, читавшего письмо. Прямые, без наклона буквы были такими же, как теперь. Однако те слова наносили жестокие раны. Она помнит каждое из них.

«... Здоровье моей супруги настолько вроде бы улучшилось, что я вновь могу приступить к своим обязанностям при дворе. Я был бы вам признателен, отец, если бы вы и в последующие дни продолжали заботиться о Мов. С почтительным приветом... »

Гладкие высокомерные фразы навсегда запали ей в память.

Маркиз де Анделис уехал! Без привета, без прощальных слов, тем более без объяснений и извинений. Он соблазнил ее, использовал для своих целей и очень унизил! Там, где она всю ночь тешила себя надеждой стать его любимой, он лишь удовлетворял свои необузданные инстинкты!

Только ненависть помогла ей в тот момент сохранить самообладание. Однако в последующие недели и месяцы ей пришлось познакомиться с новой разновидностью страданий. С горем, от которого схватывает сердце и тело пропитывается изнутри отравой. Горем, с которым невозможно справиться.

Когда она не обвиняла себя в собственной глупости, когда сама себя не презирала, она мучилась от тоски и желания снова вызвать в памяти переживания той ночи. Стремилась продлить свой сон наяву.

Природное влечение ее тела, о котором она и не подозревала, теперь не могло не напомнить о себе. Лишь работа, постоянная нагрузка для тела и головы, иногда дарила ей минуты забвения.

А это письмо обострило боль, словно только вчера она горько разочаровалась в Филиппе Верноне. Она заставила себя рассеянно слушать Амори де Брюна, читавшего из письма строки, казавшиеся ему интересными для Фелины. Но ногти на сжатой в кулак правой руке больно впивались в ее ладонь.

«... Прекрасная Габриэлла д'Эстре подарила нашему королю здорового сына, названного при крещении Цезарем де Бурбоном. Генрих в восторге от младенца и его очаровательной матери. Ходят слухи, что он хочет сделать ее герцогиней де Бофор, и Бетюн, который безуспешно пытается навести хоть какой-то порядок в королевских финансах, появляется всюду с таким лицом, словно Генрих опять сбежал из дворца. Видимо, Бетюн уже прикидывает, во что обойдется новый каприз короля».

Фелина наморщила лоб. Неужели Филипп Вернон считает капризом щедрость короля по отношению к женщине, подарившей ему сына? Затем она снова заставила себя сосредоточиться.

«Несмотря на личные проблемы, наш властительвсерьез занимается делами своей страны. Говорят, что новый мост через Сену, Понт Неф, в Париже должен быть закончен раньше запланированного срока. Вам будет, вероятно, интересно узнать, что граф де Сюрвилье получил чувствительное порицание, и король лишил его права охоты в графских лесах на два года. Он приказал ему закупить зерно, чтобы избавить от голода жителей графских владений. Я, правда, сомневаюсь, что эти меры дойдут до тех, кто в них нуждается».

Де Брюн внезапно опустил пергамент и отыскал взгляд Фелины.

– Надеюсь, Филипп не нажил себе врага! Люди типа Сюрвилье могут стать очень опасными, если их разозлить.

Фелина нашла его опасения преувеличенными.

– Почему граф вдруг захочет причинить вред маркизу?

– Дитя мое, откуда, по-твоему, король узнал о нарушении своего указа об охоте?

– От Филиппа?

Пожилой господин отметил не доверительность вопроса, а заключенное в нем сомнение.

– Конечно, от него. От кого же еще? Он был одним из советников, порекомендовавших королю подписать этот указ. Иначе как бы мы могли обеспечить богатый урожай? Без крестьянского труда голод охватил бы всю Францию, и ее не удалось бы возродить. Бывает очень нелегко преподнести такую простую истину правителям и сильным мира сего. Но слушай дальше.

Описание роскошного приема, устроенного Генрихом Наваррским в честь послов английской королевы Елизаветы в Париже, Фелина пропустила мимо ушей.

Амори де Брюн все чаще забывал о том, что Фелина тоже родилась среди упомянутых им крестьян. Он называл ее мое дитя, малышка, девочка, а также Мов.

Будто и не было покойницы. Будто она воскресла с Божьей помощью и находилась теперь в ее, Фелины, теле. Хоть это, разумеется, неверно, но похоже на соблазнительную прекрасную сказку.

Не избалованная любовью благочестивой матери и сурового отца, Фелина без особого протеста приняла неожиданную сердечную привязанность старого гугенота. До сих пор в ее жизни было слишком мало тепла, и его доброе отношение к ней легко завоевало ее сердце, к тому же страдавшее от обиды, причиненной Филиппом Верноном.

Сам гордый маркиз, казалось, нашел утешение в объятьях своей любовницы.

При имени «Тереза» неподвижная фигура Фелины словно ощутила резкий толчок.

«Тереза наконец преодолела свое разочарование по поводу выздоровления моей супруги. Хотя она широко пользуется дружбой с Габриэллой и имеет немалое влияние на короля, она все же поняла, что судьба не слишком благоприятствует ее планам. Она прекрасна, как никогда, и тщеславна, как папский кардинал. На что надеется она, сделав мне прямо-таки авантюрное предложение показать мою драгоценную супругу королевскому двору, мне пока неясно!»

– Наверное, эта дама хочет всей своей сверкающей красотой подавить болезненную Мов Вернон, чтобы бедняжка снова вернулась в замок, зачахла от переживаний и стыда и освободила даме путь к ее цели! – пробормотала Фелина саркастически и пророчески.

Де Брюн кивнул.

– В этом ты, пожалуй, права. Мне было бы забавно увидеть ее разочарование. Хотя я дал себе клятву после той страшной ночи никогда не появляться в Париже. Я не хотел появляться при дворе человека, не сумевшего раз и навсегда решить, какому Богу молиться.

Юная женщина поднялась и пересела на ручку кресла возле огня. Свою успокаивающую руку она положила на правое плечо старика.

– Не стоит в таком тоне говорить о нашем государе. Вы же знаете, что как бы вы его ни называли, но, по вашим же словам, благодаря ему в нашей стране наконец настал мир!

Де Брюн приложил ее пальцы к своим губам.

– Дитя мое! Ты хочешь защитить неразумного старика от его собственной глупости? В замке нет предателей. И все же спасибо тебе за заботу. А что ты думаешь о том, чтобы в самом деле отправиться ко двору? Ты бы желала жить в столице Франции?

Фелина отыскала взгляд де Брюна. При свете пламени на коже, обтянувшей его массивный череп, были заметны глубокие морщины и складки. Но в глазах сверкали искорки предвкушаемого удовольствия.

Она смиренно вздохнула.

– Вы шутите! Забыли, кто я?

– Знаю! – прервал ее дворянин. – Ты моя дочь, любимая всем сердцем. Не прерывай меня. Один Бог нам судья, и перед ним все люди равны!

– Перед ним, возможно, – возразила юная дама. – Но не перед вашим зятем, высокородным господином де Анделисом. Все, что сеньор когда-то потребовал от меня, он получил. Большего ему не требуется. Вы полагаете, он будет в восторге от появления при дворе фальшивой супруги?

Горький подтекст короткой речи вызвал не только любопытство, и Амори де Брюн многозначительно спросил:

– Все, дитя мое?

Фелина глухим голосом подтвердила:

– Все. А то, что его при этом не устраивало, он швырнул мне обратно, как осколки. И давайте переменим тему.

Однако престарелый господин менять тему разговора не собирался.

– Значит, тебя не привлекает возможность испортить игру такой интриганке, как Тереза д'Ароне? И ты ни разу не подумала, что могла бы в данном случае выиграть?

Фелина покинула свое место и, шурша юбками, подошла к окну. Вид растерзанного бурями пруда, который по многим причинам стал ей не безразличен, отнюдь не улучшил ее настроения. Она прислонилась лбом к драгоценному оконному стеклу.

– Выиграть? Чего я там выиграю? – спросила она мрачно.

– Господина де Анделиса, малышка! Нет, нет, дослушай меня. Я уже стар, но мои глаза еще не разучились видеть. Вы – две части одного целого. В тебе найдет он то, что моя бедная Мов не смогла ему дать. Верни свое сердце, которое он забрал с собой, или отомсти ему, захватив в плен его собственное!

Смущенная Фелина повернулась кругом на каблучке изящной кожаной туфельки и, побледнев, уставилась на Амори де Брюна.

– Не может быть! Откуда вам все известно? Умеете читать мысли?

– Я надеюсь не на слепой случай, дитя мое. Наша жизнь идет по заданному ей пути, и воля Господа была в том, что ты встретила Филиппа. Ведь ты любишь его?

В ответе не было необходимости. Стиснув сложенные на груди руки, Фелина сказала ими все. Амори де Брюн поднялся и заключил дрожащую молодую женщину в свои объятья.

– Не бойся, малышка! Все будет хорошо, обещаю тебе.


– Глупо! Да, какая жуткая глупость это дурацкое путешествие! Неужели вы не смогли образумить старика? Он принесет несчастье и себе, и вам!

Мадам Берта совсем задохнулась от длинной возмущенной тирады, произнесенной перед юной госпожой де Анделис, пока та тыкала тонкую иглу в вышивку герба де Анделис, который за многие месяцы почти не приблизился к завершению.

При всех неожиданных талантах, проявившихся у Фелины за прошедший период, таланта к швейному делу ей так же не хватало, как и таланта к игре на музыкальных инструментах. Фальшивые ноты под ее обычно ловкими пальцами походили на хаотичные стежки при вышивании.

Вздохнув, она отложила работу в сторону.

– Ты же знаешь, Берта, что я пыталась! Но мсье де Брюн упрям, как столетний осел!

Мадам Берта нашла сравнение не слишком женственным, но зато очень точным.

– Это же опасно, и потом неприлично продолжать обман даже при королевском дворе.

Не переставая возмущаться, она непроизвольно заговорила тише, как делала всегда, когда ее замечания относились к подлинной Фелине.

– Кому ты говоришь, Берта? – Фелина быстро усвоила доверительный тон, с которым Мов обращалась к своей бывшей няне. – Но ни один из этих доводов не убедил мсье де Брюна. Он полагает, что для него настало время вновь появиться при дворе. Не хочешь ли ты сама с ним побеседовать?

Мадам Берта сердито фыркнула.

– Я? Уж если вашей красоты и доброго к нему отношения не хватило, чтобы переубедить старого упрямца, мне, действительно, остается лишь молиться за вас обоих!

– Мне кажется это более подходящим занятием, чем наполнять весь дом шумом гневных тирад, дорогая моя Берта! – неожиданно вмешался в разговор объект ее возмущения.

Экономка густо покраснела и рассыпалась в извинениях, давая тем не менее понять, что извинялась вовсе не за содержание.

Де Брюн улыбнулся.

– Принимаю извинения, дорогая, и даю тебе слово, что с головы нашей очаровательной маркизы не упадет ни один волос. Наоборот, поскольку король Генрих питает исключительную слабость к прелестным женщинам, полагаю, что у ее ног будут галантнейшие кавалеры Франции!

Растерянная Фелина побросала серебряные нити в корзинку и расправила складки на теплом домашнем платье из английского сукна.

Ей не нужны были ни кавалеры возле ног, ни...

Тут она прервала свои мысли. Ложь! Лишь одного кавалера желала она увидеть перед собой на коленях. Пусть даже для того, чтобы отвергнуть его так же холодно и бессердечно, как он отверг ее.

Багаж был упакован, и ее страх перемешался с возбуждением и радостным предчувствием. Дальний путь, проделанный ею от Сюрвилье до замка Анделис, продолжался в новом направлении, к столице Франции.

Что бы ее там ни ожидало, она уже не была неопытной и напуганной, столь беззащитной, как на первом этапе.


Глава 8


Назвать Терезу д'Ароне просто красивой женщиной означало бы недооценить ее необыкновенные качества. Она была больше, чем привлекательной.

Очень высокая для женщины, с черными как ночь волосами и столь же черными глазами, она воплощала идеальный тип испанской благородной дамы, модный в те времена при дворе. Хотя и не в расцвете своей юности, в двадцать семь лет она находилась на вершине обаяния. Накрахмаленная одежда из парчи с широкими юбками и тяжелым жабо выглядела на ней как наряд королевы-правительницы. Но и закрытое платье не могло скрыть излучения завораживающей чувственности, окутывавшей ее, как аромат порою слишком резких духов.

А еще – умение логически мыслить, невероятное тщеславие и холодное сердце, не позволявшее бесконтрольным страстям выбивать ее из колеи. Она была прекрасно вооружена для жизни благородной дамы при жаждущем развлечений дворе. И, прежде всего, твердо желала использовать все свои способности исключительно для собственного блага.

Филипп Вернон, хотя и раскусил с самого начала их связи честолюбивую партнершу, однако для собственного удобства предоставил ей возможность верить, что она может морочить ему голову, изображая из себя преданную женщину.

Когда она, как и на сей раз, развалясь, лежала среди шелковых подушек своей постели, выставляя напоказ сквозь тонкое домашнее платье очертания соблазнительно пышного тела, он, по крайней мере, получал мгновения сладострастного забытья, столь нужного ему с некоторых пор.

Сегодня, между тем, она решила устроить ему одну из тех сцен, которые маркиз ненавидел, как чуму. Но не видел способов предотвратить их.

Покорно откинулся он назад, положил руки под голову и уставился на балдахин с вышитым гербом благополучно скончавшегося господина д'Ароне.

– Что, черт побери, вы вбили себе в голову, Тереза? Вы ходите вокруг да около, как разъяренная кошка, и, готов поспорить на новый бриллиант прекрасной Габриэллы, преследуете какую-то цель! – пробормотал он, едва скрывая зевоту.

Тереза переменила позу, подчеркивая прелести своего бюста. Подкрашенные соски отбрасывали соблазнительную тень на край декольте. Капризно надув губы, она томно прикрыла веки.

– В самом деле? Вы его заметили? Ну что же, наш повелитель, во всяком случае, не упускает возможности иногда доказать даме сердца свою искреннюю преданность.

Маркиз сердито поднял брови. Вот, стало быть, куда она клонила.

– Чего же вам не хватает, Тереза? Клятвы верности или драгоценностей?

– Официального статуса, приличного для такой дамы, как я, дорогой! В конце концов, унизительно все время оставаться лишь вашей любовницей, к которой вы приходите, когда маленькая болезненная супруга выпускает вас из своих коготков...

Хотя Тереза произнесла данное требование игривым тоном, Филипп ясно расслышал скрытую в нем угрозу.

– Хотите сказать, что вам нужен другой покровитель, моя красавица? Получивший церковное благословение преемник господина д'Ароне, любезно оставившего вас после четырех лет супружества состоятельной вдовой? С каких пор у вас появилась потребность в столь скучной благопристойности?

– Не издевайтесь!

Благородная дама резво спрыгнула с кровати и подошла к камину, прекрасно понимая, что яркое пламя хорошо освещает контуры ее женских прелестей.

– Я еще не устарела для рождения детей. Рождения вашего наследника, которого не способна вам подарить худосочная протестантка, упрятанная в провинции, поскольку вы стыдитесь ее.

– Так что вы предлагаете? Отравленные конфеты? Тайно подосланного убийцу? – едко спросил маркиз.

– Бросьте, Филипп! Вы отлично знаете, что я не рассчитываю на подобные способы. Они чересчур примитивны, Я полагаю, что вы получили бы поддержку короля, если бы назвали в качестве причины развода подтвержденное бесплодие вашей супруги, положив тем самым конец призрачному браку.

У Вернона мгновенно пропала охота к вечерним любовным играм. Он тоже встал с кровати и начал завязывать шнурки кружевной рубашки, несколько минут назад развязанных Терезой.

– Развод, – пробормотал он задумчиво. – Поздравляю с блестящей идеей. Вы обсудили ее с прекрасной Габриэллой? Она вам пообещала, что король Генрих с удовольствием объявит о расторжении протестантского брака?

Тереза д'Ароне подавила в себе весьма неприятное чувство. Разговор пошел совсем не так, как был ею запланирован. Раздраженно она возразила:

– Почему бы и нет? – Солгать вам, Филипп, означало бы недооценить ваш ум. Я люблю вас, вам это известно, но унизительное положение любовницы я бы не хотела сохранять до конца своих дней. Похоже, что ваша болезненная супруга не скоро освободит место для другой.

Маркиз де Анделис казался целиком поглощенным застегиванием рубиновых пуговиц на черном бархатном жилете, натягиванием сапог и надеванием перевязи для шпаги. Небрежным движением руки поправил он белый кружевной воротник на верхней одежде, заменивший на сей раз жабо, подтянул манжеты на рукавах и взялся за бархатный берет.

Терезе д'Ароне понадобилась вся женская выдержка, чтобы не вцепиться десятью пальцами в его лицо. Ведь подобной глупой яростью она перечеркнула бы свои планы.

По-лисьи подошла она к маркизу, окутала его пряным запахом резких восточных духов и подняла безукоризненное лицо с приоткрытыми губами в ожидании поцелуя.

– Я люблю тебя, Филипп! Люблю тебя больше собственной жизни! – прошептала она, перейдя на доверительное «ты».

Тереза мастерски умела придавать своему голосу оттенок, средний между страстной мольбой и отчаянием. Наряду с обнажившейся тяжелой грудью этого было, по ее мнению, достаточно для соблазнения здорового мужчины.

Но уже не Вернона.

Ему все чаще начинало надоедать чередование эротики и колкостей, столь характерное для прекрасной любовницы. То и дело появлялось между ним и Терезой лицо с выразительными серыми глазами. Пышные формы темпераментной мадам д'Ароне не могли вытеснить из памяти изящное гибкое тело.

Приятнейшие воспоминания о той незабываемой ночи и о неведомых ему прежде ощущениях до сих пор сохраняли свою яркость.

– О чем вы думаете?

Тереза прижалась к нему, давая возможность почувствовать мягкость крупного бюста.

– Клянусь всеми святыми, если бы я не была уверена в обратном, я бы решила, что вы влюбились в другую.

Анделис сухо рассмеялся и запечатлел на белом лбу небрежный поцелуй, похожий на прощальный.

– Вам следует определить, мой соблазнительный ангел, совратить ли вам меня или обругать. Сделайте выбор спокойно, не торопясь. Мешать не буду. Надеюсь увидеть вас на банкете у короля. Всегда к вашим услугам, мадам!

С огромным трудом разгневанная дама сдерживала свои чувства, пока не убедилась, что ее яростный крик никто не сможет услышать. Затем схватила серебряный кувшин с вином, стоявший возле окна на столике, и со всей силы запустила его в дверь. Крышка отскочила, и красная мальвазия тонкими струйками потекла по резным половицам. Драгоценная жидкость незаметно затекла под шкаф, покуда мадам д'Ароне выкрикивала бранные слова из солдатского лексикона, пришедшие ей на ум.


Длинные мрачные коридоры Лувра, по которым маркиз возвращался в свои покои, не годились для поднятия настроения. Получить разрешение на расторжение брака из-за бесплодия – у короля, который сам по этой причине расторгнул свой брак с первой супругой, Маргаритой Валуа, было бы простой формальностью. Только дьявольский ум мог обнаружить явное сходство двух ситуаций и использовать его в собственных интересах.

Если мадам д'Ароне, нашептав в заинтересованное ухо близкой подруги Габриэллы д'Эстре, поставит об этом в известность короля, то Генрих Наваррский даст маркизу дружеский совет поступить так же, как однаждыпоступил он сам.

Как следует относиться к дружеским советам короля, знал каждый при дворе. Даже доверительно произнесенные фразы требовали быстрого, беспрекословного исполнения.

Филипп между тем собирался окончательно порвать с Терезой.

Безмерная жадность ее страстей отталкивала маркиза не меньше, чем неразборчивость в средствах для достижения влияния и власти. При малейшем шансе устранить счастливую фаворитку короля Тереза ухватилась бы за этот шанс двумя руками, забыв о прежней дружбе с Габриэллой д'Эстре. Однако, к ее сожалению, разборчивый властелин предпочитал в ту пору светлокожих и рыжеволосых дам.

Вот из-за чего ей приходилось терпеть скромную роль доверенной подруги при красавице Габриэлле. Роль, угрожавшую свободе Филиппа Вернона.

Как мог он свою свободу защитить?

Погруженный в раздумье, он толкнул тяжелые створки дверей, ведущих в небольшие апартаменты, которые по милости короля Генриха служили ему приютом при посещении Лувра. Не каждый дворянин удостаивался такой чести, и маркиз умел оценить преимущество роскошного жилья. Но сегодня в помещении он оказался не один.

Приземистая фигура занимала обитый кожей стул перед камином. Ступни сидящего покоились на каминной решетке.

Меньше всего ожидал маркиз встретить под крышей дворца этого человека. Обхватив пальцами рукоятку серебряной трости, с довольным выражением на морщинистом угловатом лице под седыми волосами, Амори де Брюн кивнул вошедшему зятю.

– Я не призрак, Филипп!

– Отец! Вы, собственной персоной?

– Неужели я так изменился за два месяца, что моя персона способна вызывать сомнения? – спросил старик с ухмылкой.

– Но... Боже мой... Вы при дворе? Разве возможно? Что-то случилось?

Маркиз де Анделис с трудом удержался от желания ущипнуть себя за руку.

– Ничего не случилось, Филипп! Но неплохо, наверное, закрыть двери, чтобы наше свидание не стало темой сплетен для любопытных ушей во дворце.

Младший автоматически повиновался, использовав паузу, чтобы справиться с потрясением. Затем обратился к тестю.

– Рассказывайте!

Амори де Брюн, которого не задели ни мрачно сдвинутые брови Филиппа, ни его резкий тон, удобно откинулся на спинку стула.

– Как легко понять, мы решили увеличить число твоих домочадцев в Париже. Должен признаться, что король оказал необычайно восторженный прием моей персоне.

– Мы? Король? Я действительно ничего не понимаю! Выражайтесь, пожалуйста, яснее.

Де Анделис подошел к столу, стоявшему рядом с камином, где, как обычно, находился стеклянный графин с белым вином. Это вино из Луары маркиз особенно любил за легкую свежесть. Протянув серебряный кубок тестю, он потом налил и себе, надеясь преодолеть шок и разобраться, наконец, что к чему.

– Мы? Неужели вы приехали не один? Неужели вы отважились...

Амори де Брюн бесцеремонно прервал зятя.

– Здоровье твоей любимой жены позволило ей сопровождать меня. Король был в восторге и пригласил маркизу в качестве почетной гостьи на сегодняшний банкет!

– Хотел бы я знать, кто из нас двоих лишился рассудка, – пробормотал Филипп, опускаясь на темно-красный бархатный диванчик в глубине оконной ниши. – Так король вас уже видел?

Мсье де Брюн, не скрывая удовольствия, кивнул.

– Счастливый случай. Его Величество, почтив своим присутствием вместе с группой придворных стройку нового моста через Сену, собирался возвращаться. Увидев мой герб на карете, приказал остановиться. Король полагает, что твое благотворное влияние заставило упрямого протестанта, забыв о прошлых ударах судьбы, отказаться от дальнейших упреков в адрес Парижа и повелителя Франции.

Из подтекста следовало, что теперь невозможно отослать псевдосупругу снова в провинцию, пока ее здесь никто не увидел.

Филипп плотно сжал губы и спросил, демонстрируя недовольство:

– Зачем вы приехали, отец? Кому и что хотели доказать? Вы бросили неопытную девушку в осиное гнездо, где царят придворные интриги и безжалостный этикет. Неужели она это заслужила?

– Неужели она заслужила то, что, соблазненная тобой, потом была оставлена, как стоптанный сапог?

Совершенно неожиданная вражда вспыхнула вдруг между мужчинами, всегда испытывавшими друг к другу полную взаимопонимания дружбу.

Маркиз недолго раздумывал над тем, кто в этом виноват.

– Она пожаловалась? – прошипел он возмущенно. – Быстро же она освоила женские игры. Тщательно скрываемое тщеславие и неудержимая жажда власти и влияния. Немножко слез, немножко вздохов, и она уже обвела вас вокруг пальца. Я считал вас, отец, мудрее...

– А я вас человечнее, Филипп Себастьян Вернон!

Серые глаза встретились с зеленовато-коричневыми, и Вернон потупил взор. Однако он не собирался оправдываться за случившееся.

Во-первых, это касалось только Фелины и его самого, во-вторых, он не был разнузданным ландскнехтом, нуждающимся в оправдании за изнасилование целомудренной девицы.

– Возможно ли, чтобы вы не представляли себе последствий вашего поступка? Решили наказать меня таким способом за мои глупости? Наказать с помощью супруги, которую двор в лучшем случае примет за наивную провинциалку?

Амори де Брюн с наигранным равнодушием, не поднимая на Вернона глаз, пожал плечами.

– Тебе придется смириться с этим после того, как король с радостью приветствовал появление маркизы де Анделис в Париже.

– А где сейчас высокородная госпожа, которой я по глупости вложил в руки оружие, позволяющее шантажировать меня?

Вопрос Филиппа был подчеркнуто циничным, а зрачки его глаз сузились от гнева.

В ответ прозвучало:

– Она отдыхает, дорогой! Герцогиня де Бофор, сопровождавшая Его Величество, по-дружески позаботилась о камеристке, поскольку мадам Берта осталась в замке. Мы не должны в данный момент беспокоить Мов.

На сей раз маркиз удержался от проклятий, готовых сорваться с губ.

Помещения, которые король предоставлял в Лувре своим верным дворянам, были все-таки слишком малы для того, чтобы двое могли с успехом разойтись. Совместное проживание в подобном помещении под пристальным вниманием любопытных придворных стало бы испытанием терпения и нервов. Не говоря уже о реакции Терезы д'Ароне на столь внезапное появление супруги. В то, что внезапным оно оказалось и для него, мадам д'Ароне ни за что и никогда не поверит.


Габриэлла д'Эстре обнаружила опытным глазом природную красоту утомленного лица Фелины и почувствовала отнюдь не христианское злорадство. Жаль, что Тереза д'Ароне не была в тот день среди сопровождавших герцогиню дам. Вот, стало быть, почему Филипп Вернон при каждой возможности уезжает в провинцию!

Новоиспеченная герцогиня де Бофор отлично знала, что Тереза д'Ароне домогалась ее дружбы ради собственной выгоды. Той были нужны уши короля, а вовсе не благосклонность мадам д'Эстре. С подобной спутницей всегда приятно сыграть какую-либо необычную шутку.

«Шутка» герцогини была на полголовы ниже Фелины и, не будучи толстой, обладала округлыми формами. Под жестко накрахмаленным полотняным чепцом скрывались каштановые локоны. На овальном, удлиненном лице с розоватыми губами и маленьким, дерзко задранным кверху носиком выделялись черные глаза.

Иветта Дюрос, так звали молодую женщину, приходилась сестрой любимой горничной мадам де Бофор. Горничная заверила госпожу, что руки Иветты способны превратить в привлекательную даму даже дурнушку.

Получив от герцогини рекомендательное письмо, Иветта появилась в покоях маркизы и без долгих разговоров принялась за работу.

Фелина, на которую, словно могучий поток, обрушились события путешествия и первых часов пребывания в Париже, отдала себя в ее руки. Чрезвычайно благодарная Иветте за то, что не надо ничего решать самой.

Потрясенная неожиданной милостью короля, невероятной величиной столицы и роскошью королевского дворца, Фелина с трудом могла поверить в действительность происходящего.

Ловкая, энергичная парижанка, одетая в строгое черное платье, прогнала за ненадобностью двух служанок и приняла на себя руководство всем хозяйством маркизы де Анделис. Хотя ей было чуть за двадцать, она обладала уверенностью полководца и знанием всех тайн женской красоты.

– Мадам затмит всех остальных на банкете, – пообещала Иветта тоном, не допускавшим сомнений.

Затем критическим взором изучила содержимое дорожного сундука, где лежала одежда Фелины или, соответственно, Мов Вернон. С точки зрения господствовавшей тогда моды все платья были весьма скромны. Оставалось лишь надеяться на искусство портнихи, сшившей их, по крайней мере, в соответствии с фигурой.

Низенькая горничная осторожно потрогала кусок серебристого шелка, привлекшего ее внимание, и вытащила затем все сверкавшее платье. Довольная улыбка растянула ее крупный рот почти до ушей, когда она кивнула.

– Это подойдет. Сделаем из нужды добродетель, мадам! Положитесь на Иветту!

Поскольку Фелине не оставалось ничего другого, она молча наклонила голову и ограничилась тем, что слушала и разглядывала свою горничную, столь же прилежную, сколь и словоохотливую.

Привыкшая к ворчливой мадам Берте, Фелина с удивлением и интересом следила за ее речью. Немногие вопросы, заданные маркизой, вызвали искреннюю симпатию Иветты. То, что благородная дама не гнушалась разговора с простой горничной, было редким явлением во дворце.

Зрелая и опытная не по годам камеристка знала почти каждую из жизнерадостных красоток при дворе короля Генриха. По примеру своего монарха они, особенно более молодые, не слишком строго блюли мораль и верность.

Большинство благородных дам давно утратили следы невинной свежести и юности, особенно заметные у Мов Вернон. Маркиза выглядела очаровательной, сама того не подозревая, что придавало ей особую, неотразимую привлекательность.

У прекрасной Терезы непременно возникнет один из ее приступов ярости, о которых кое-что знали только слуги. В этом Иветта уже не сомневалась. Тут не требовались и осторожные намеки сестры.

Чуть утомленная, но гордая своей работой камеристка, отступив на шаг, стала рассматривать свою новую госпожу. Улыбнувшись, она молча указала той на зеркало, и Фелина доставила ей удовольствие, поднявшись со скамеечки, на которой ее причесывала Иветта, и посмотрев на себя в зеркальное стекло.

– О, Мадонна, неужели ты волшебница, Иветта? – вырвалось у нее.

– Нет, мадам, я вас только одела и причесала, остальным вы обязаны Господу Богу, – ответила та скромно, хотя и испытывала удовольствие от оказанных услуг.

Глаза Фелины восторженно разглядывали в зеркале серебристую фигуру. Иветта сознательно отказалась от модных, но тяжеловатых подушек на бедрах, и эластичная материя покоилась лишь на одной крахмальной нижней юбке, обтекая тело подобно сверкающей воде, прежде чем упасть на пол в виде короткого шлейфа. Все выглядело необычным и смелым.

Из прямоугольного выреза, мягко сбегавшего от краев плечей к середине груди, поднимался вверх почти на две ладони жесткий серебристый кружевной воротник. К нему были прикреплены маленькие каплевидные жемчужины. Такие же жемчужины украшали разрезы на широких рукавах, закрепленных у кистей рук кружевными манжетами.

Тяжелый пояс из продолговатых серебряных звеньев, украшенный сапфирами, сходился под нижней частью лифа, а его сверкающий голубовато-серебряный конец свободно свисал по подолу.

Золотисто-каштановые волосы были уложены душистыми локонами на затылке, и каждое движение заставляло вспыхивать голубоватые бриллианты, украшавшие верхние края заколок. Пудру и румяна Иветта накладывать не стала, лишь слегка подчернив ресницы и брови да растерев на губах Фелины необычную помаду. В результате рот напоминал по цвету спелую землянику, а серые глаза казались еще больше и глубже, чем всегда.

– Этот вырез, нельзя ли поднять его повыше? Мне как-то неловко предстать перед королем полуобнаженной. Что он подумает обо мне? – пробормотала наконец Фелина.

Иветта довольно хихикнула.

– Его Величество будет наверняка очарован. Погодите, вы еще увидите туалеты других дам. Мадам д'Ароне, например, демонстрирует свой бюст, как пару блестящих райских яблок. Подозреваю, что она даже подкладывает что-то снизу под лиф, чтобы еще больше подчеркнуть и без того пышные груди.

Как раз этого имени не хватало Фелине, чтобы справиться со своей неуверенностью. Глубокий вздох опасно натянул и ее лиф. Затем она откинула назад голову.

– Хорошо, Иветта! Я готова!


Глава 9


В том, что Филипп Вернон, маркиз де Анделис, находясь при дворе, снова охотно поверил в отсутствие у девицы, исполнявшей роль покойной супруги, каких-либо особых качеств кроме сходства с Мов, немало значило, вероятно, стремление к самозащите.

Волшебство ночных переживаний он, скорее всего, вообразил себе из-за долгого воздержания, и ее привлекательность должна померкнуть при сравнении с красотой благородных дам. И хотя Тереза вновь наскучила ему, она обладала, по крайней мере, образованностью и культурой.

Вооруженный подобными предрассудками, маркиз решил, что готов опять предстать перед Фелиной в этот вечер.

Умышленно надев скромный темно-зеленый, почти черный жилет и такие же штаны до колен, он полагал соответствовать тем самым непритязательному виду своей супруги.

Ей придется воспользоваться гардеробом Мов Вернон, хотя и любившей дорогие материи и броские отделки, но никогда не следовавшей предписаниям господствовавшей моды. Мов могла себе позволять подобное в замкнутом мирке замка Анделис, однако ее заместительнице игнорирование моды создаст дополнительные трудности.

В разрезах рукавов надетой маркизом туники иногда поблескивал золотистый шелк, а в складках бархатного жилета прятался крупный сапфир на золотой цепочке. Но все же это лишь подчеркивало элегантность, которой он особенно дорожил.

Одеваясь, маркиз достаточно имел времени, чтобы понять, насколько внезапный приезд Амори де Брюна был ему на руку для разрушения эгоистичных планов Терезы. Если бы ему удалось доказать королю свою неизменную преданность Мов Вернон, вопрос о разводе был бы быстро снят с повестки дня.

Генрих Наваррский испытывал особые симпатии к влюбленным друг в друга супругам. Требовалось только убедить его в наличии настоящей влюбленности.

Отказ от свойственной обычно Филиппу роскоши в одежде составлял часть его плана. Маркиза де Анделис не должна на фоне такой роскоши выглядеть серой мышью. Он лишь надеялся, что среди нарядов Мов Вер-нон найдется достаточно современное платье.

– Добрый вечер, мсье!

Характерный низкий тембр тихого голоса прервал его размышления. Он обернулся, и небрежное приветствие застряло на губах.

Сверкающая фигура, впорхнувшая в небольшой салон, никак не напоминала скромную протестантку. Серебряная с головы до ног, она казалась лунным пятном на морской поверхности. Украшенное жемчугом декольте обнажало соблазнительные округлости безукоризненной груди, а яркий рот напоминал зрелую ягоду, коснуться которой захотел бы любой мужчина.

Светлые глаза под темными полуопущенными ресницами Фелины следили за впечатлением, произведенным ее внешностью.

Иветта сказала правду. Выражение растерянного изумления на лице человека, исполнявшего роль ее мужа, Фелине до тех пор не приходилось видеть. Молча ждала она момента, когда он придет в себя.

Наконец, обращаясь к вошедшему Амори де Брюну, Филипп Вернон пробормотал:

– В самом деле... Приношу вам свои извинения, отец! Было бы несправедливо держать подобную красоту в провинции! Добро пожаловать в Париж, любовь моя! Протяните мне свою руку. На королевском банкете ждут нас. Надеюсь, что удивительная перемена вашей внешности коснулась и вашего острого язычка!

Фелина незаметно напрягла спину. Какое приветствие! А впрочем, чего она ждала? Разумеется, не извинений и не мнимых заверений в любви. Может быть, слов поддержки, обещания не сердиться за шутку, которую сыграл с ним господин де Брюн. Вероятно, улыбки не одними только уголками губ, при которой глаза не оставались бы застывшими, как два бездушных камня.

– Сдержанность моего язычка, мсье, зависит от степени оказываемого мне уважения, – ответила она дипломатично и положила ладонь на протянутую ей правую руку Филиппа.

Прикосновение сбило с ритма ее сердце, но она научилась скрывать свои чувства.

Маркиз учел ее дипломатичный намек. То, что цинизм служил ему защитой от искушения поддаться первой же волне чувств и заключить ее в свои объятия, мало оправдывало его в собственных глазах.

Он взглянул на ее золотистые волосы и поразился королевской величавости, с какой Фелина несла на себе необычный наряд. Ее и сравнить нельзя было ни с одной из придворных дам. Терезу д'Ароне при виде ее несомненно хватит удар.

Мадам д'Ароне была сделана из более прочного материала, чем мог предполагать даже Филипп Вернон, но появление юной маркизы де Анделис все же существенно отразилось на состоянии ее печени. За улыбающимся лицом скрывались торопливые мысли.

Фигляр, мошенник, лгун, подлец – вот самые скромные названия, выбранные ею для любовника. В самом деле, заметная пара – эти двое протестантов, подошедших сквозь коридор придворных к королю. Следом за ними шел старый де Брюн.

Умышленная скромность одежды маркиза служила прямо-таки вызывающим обрамлением для изящного серебряного существа рядом с ним.

Нарушение маркизой всех законов моды и отказ от набедренных подушек подчеркивал, по сравнению с наряженными в пышные парчовые платья другими дамами, хрупкость ее узкой талии, а корсет позволял видеть совершенства крупных грудей.

От ее декольте даже Генрих Наваррский с трудом оторвал свой взгляд. Будучи знатоком, распорядившимся нарисовать свою очаровательную возлюбленную и ее столь же прелестную сестру в райской обнаженности и эротической заманчивости во время приема ванны, он откровенно завидовал Вернону, владевшему таким привлекательным плодом.

– Добро пожаловать к нашему двору, мадам!

Король склонился к руке Фелины, разглядывая то, что ему так понравилось, в непосредственной близи.

– Благодарю небо за то, что ваше здоровье позволило вам украсить своим присутствием мой двор. Позвольте мне сказать, что я завидую моему другу Филиппу Вернону.

Ухмыляясь, Генрих заметил едва прикрытый гневный взгляд маркиза по поводу своего доверительного знакомства с соблазнительным вырезом на груди его супруги. Наверняка ревнует.

Эра Терезы д'Ароне, очевидно, закончилась. К сожалению, с точки зрения политических интересов. Однако при взгляде на его жену причина вполне ясна.

Фелина вздрогнула от прикосновения короля. Напуганная данной ему неограниченной властью, она не обратила внимания на здоровую мужскую потребность, отразившуюся в его взгляде.

– Ваше Величество слишком добры! – прошептала она чуть слышно и почувствовала, как пощекотала ее черная заостренная бородка, пока Генрих целовал ей руку.

– Нет, дорогая, я не добрый, я эгоистичный. Я хочу каждый день наслаждаться, видя вас, – сказал он с ухмылкой.

Слегка сжав губы, герцогиня де Бофор следила за галантным флиртом.

В ее расчет не входило украшение будущей соперницы. Она надеялась, создавая помехи планам гордой Терезы, не совершить ошибки, о которой пришлось бы потом пожалеть. Она лишь полагала, что Филипп Вернон позаботится о добродетели своей супруги. Вряд ли сокол упустит свою добычу. Даже имея дело с царственным орлом.

Банкет и последующие танцы стали для Фелины сплошным запутанным сновидением. Разделяя тарелку со своим супругом, она к неописуемому удивлению обнаружила, что было подано больше тридцати всевозможных блюд и что, хотя приближалось Рождество, подавались в изобилии дорогие фрукты и неведомые ей овощи. А кроме них еще дичь, рыба, птица, жаркое и печенье.

Из серебряных кувшинов наливались бургундское, бордоское, вино из Луары, мальвазия. Фелина очень осторожно пила из бокала венецианского стекла. Однако действие алкоголя постепенно начинало сказываться. Исчезало волнение и появлялись смелость, позволявшая внимательнее разглядывать окружающее.

Большой зал королевского дворца украшало такое количество настенных ковров, что она почувствовала себя как бы среди страниц Часослова с картинками. В огромных канделябрах горело множество свечей, создавая в помещении почти дневной свет. За подковообразным столом, во главе которого сидел король со своей свитой, собрались все, обладавшие в тот период родословной и громадным влиянием на дела Французского королевства.

Гул голосов заглушал негромкую игру музыкантов, пока непрерывно подавались все новые деликатесы. Оживленная и непринужденная атмосфера захватывала девушку из провинции.

Неужели здесь собрались те люди, которых она поклялась ненавидеть? Весело щебечущие дамы и их элегантные кавалеры? Король, с заговорщицкой улыбкой поднимавший бокал за ее здоровье и посылавший ей теплые, полные восхищения взгляды?

Она уже переставала понимать этот мир и себя.

Филипп ел мало. Он целиком погрузился в изумительный образ своей супруги. Пока она с аппетитом обгладывала голубиное крылышко или окунала яркие губы в вино, у него перехватывало дыхание. Жгучее желание заключить ее в свои объятия и прикоснуться к ее прекрасным губам было невероятно трудно преодолеть.

Тереза д'Ароне заметила страстный блеск в его зеленовато-карих глазах.

Этот негодяй едва сдерживает желание целиком обладать супругой. Ее, Терезу, он удостоил только мимолетного приветствия! Теперь она точно знает, почему ей не удалось удержать его днем. К тому же он не предупредил ее заранее о приезде жены.

Но она отплатит ему за эту подлость. Не в ее правилах безропотно переносить отставку.

Флиртуя с графом Бриенским, чьи пальцы позволяли себе больше, чем положено по этикету, она непрерывно наблюдала за маркизой де Анделис.

Смешно подумать, что у этого ребенка нет уязвимых мест. И глупо полагать, что ей не удастся такую ахиллесову пяту использовать.

Но вначале Тереза увидела лишь, как грациозно склонялась Мов Вернон в танце, когда супруг уверенной рукой вел ее во время исполнения сложных фигур.

Прозрачная бледность лица сменилась нежным румянцем, а улыбка обнажила два перламутровых ряда безукоризненных зубов. Ее странная, опасная для жизни болезнь, вероятно, никак не отразилась на красоте. А может быть, маркиз и здесь солгал?

Уж Тереза доберется до истины, и тогда храни Господь Филиппа Вернона!

Фелина уже меньше, чем вначале, обращала внимание на испытующие взгляды, направлявшиеся на нее со всех сторон. Вино пробудило в ней обманчивое ощущение уверенности, позволявшей с дерзкой небрежностью исполнить перед Филиппом заданную ей роль.

– А король очень... обаятелен, – говорила она, возвратясь на свое место и с благодарностью принимая из рук маркиза вкусный сушеный финик.

Вернон, стиснув зубы, подтвердил:

– Обаятелен и очень опасен. Поэтому я был бы вам очень обязан, если бы вы при выборе праздничного наряда слушали советы не только камеристки, но и мои. Этот вырез отвратителен!

Фелина невинно подняла серебристые глаза.

– В самом деле? А как назовете вы роскошное открытое рубиновое платье мадам д'Ароне? Неприличным? Вульгарным?

Только старание Амори де Брюна замаскировать свой смех искусственным приступом кашля удержало Филиппа от неудачной реплики. Он погрузился в светлый взгляд Фелины и почувствовал прилив крови к голове, точно пристыженный монастырский послушник.

Она, без сомнения, знала о роли мадам в его прежней жизни. Знала и хотела отомстить за предательство, которое ее нисколько не касалось.

– Вы хорошо усвоили игру в нападение и защиту, моя красавица. Теперь вам остается лишь научиться ее вовремя прекращать!

У Фелины перехватило дыхание, когда он схватил се за руку, повернул ладонью к себе и поцеловал. Она ощутила прикосновение его губ и интимное поглаживание кожи кончиком языка. Этот поцелуй разбудил все нервные волокна в ее теле. И обида, и ярость, и даже война между ней и Филиппом – все казалось ей лучше глухого молчания, оставшегося в прошлом.

Она уже открыла рот, готовя легкий, насмешливый ответ, чтобы скрыть свое смущение, но вдруг заметила на другом конце стола мужчину. Побледнела, и панический ужас на ее лице побудил маркиза проследить за направлением ее взгляда.

– Граф де Сюрвилье, дорогая. Малоприятный компаньон, однако и бояться его у вас нет оснований. Сохраняйте спокойствие!

– Но ведь... он...

Фелина прикусила нижнюю губу, и Филипп догадался, о чем она хотела сказать. Пусть и не крепостная, она все-таки была графской подданной. Не сумеет ли граф узнать ее?

– Граф де Сюрвилье ничем не сможет повредить моей жене. Вы – Мов Вернон, мадам де Анделис. И забудьте обо всем, что еще тревожит вашу прелестную головку!

Хотя надежность этого заверения успокоила ее на какой-то момент, Фелине трудно было избавиться от внутреннего содрогания.

Граф де Сюрвилье, безусловно, наблюдает за ней. А может быть, его хмурое внимание направлено на ее супруга? Может быть, он мечтает о мести из-за королевского порицания и запрета на охотничьи забавы?

В висках у нее застучало от начинавшейся головной боли. Многообразие новых впечатлений требовало расплаты. Однако ей было известно, что праздник закончится только тогда, когда король покинет зал.

Фелина заставила себя небрежно пожать плечами и продолжала играть свою роль. Впрочем, продолжалась ли еще сама пьеса?

Амори де Брюна угнетали сходные мысли, и он высказал их, когда спустя какое-то время, запечатлев на ее лбу родительский поцелуй, пожелал спокойной ночи.

– Я горжусь тобою, дочка!

И впервые ей было легко ему ответить:

– Спасибо! Спокойной ночи, отец!

Иветта, ожидавшая свою госпожу в роскошно обставленных покоях, предложенных господину Амори де Брюну французским королем, помогла ей раздеться. Пока Фелина с удовольствием куталась в подбитый мехом теплый домашний халат, служанка распускала ее волосы. Потом щеткой расчесывала струящуюся красоту. Лишь спустя некоторое время она обратила внимание на морщинки, появившиеся на лбу Фелины.

– О, Боже, почему вы не сказали про головную боль? Подождите, я знаю отличное средство.

Всеми десятью пальцами, запущенными под роскошные волосы, она начала небольшими кругами сильно массировать ее голову. Фелина закрыла глаза, благодарная за быстрое облегчение. Когда Иветта прекратила массаж, та снова подняла веки.

– Что случилось? Почему не продолжаешь? Мне было так хорошо!

Только после этого она увидела, как Иветта присела в реверансе, оказывая уважение Филиппу Вернону.

На его лице нельзя было обнаружить никаких эмоций. Иветту он удостоил лишь взмаха руки.

– Можешь быть свободной. Я сам теперь позабочусь о твоей госпоже.

В темных глазах Иветты мелькнула многозначительная усмешка, когда она с удивлением увидела высокорослого дворянина, сменившего придворный костюм на длинный бархатный халат. Маркиза и впрямь казалась счастливой женщиной. Горничная подавила завистливый вздох и выскользнула из помещения, пробормотав прощальные слова.

Фелина поднялась и отбросила назад свои волосы.Желание сопротивляться превратило серебро ее взора в тусклую сталь. Чем заслужила она сомнительную честь столь позднего посещения своей спальни?

– Нет необходимости растрачивать на меня свое драгоценное время. Думаю, что вас дожидается мадам д'Ароне! – сказала она как можно холоднее.

– Должно быть, высшая справедливость связана с данным вам при рождении именем Фелина, моя красавица. Грациозная гибкость, острые когти и воинственный пыл, скрытый под блестящим мехом. Постоянно фыркающая кошка.

Он смеется над ней? Фелина услышала неровное биение своего сердца и стиснула руки.

– Говорите, что вам угодно, а потом дайте мне спокойно уснуть. Я устала.

– Мов... примите это имя и давайте заключим мир!

Маркиз подчеркнул свою просьбу, схватив ее за руки и слегка притянув к себе.

– Мы уже не можем игнорировать события, вызванные вашим приемом при дворе. Странно выглядели бы мы, если бы не жили здесь как настоящие супруги.

Фелина сделала судорожное глотательное движение. Она не решалась взглянуть на него. Любовь, которую она вроде бы хранила тайно в сердце, затрагивала ее гордость. Она одновременно жаждала его прикосновения и сопротивлялась ему. Но он был сильнее. Покоренная его силой, она могла выражать свой слабый бесцельный протест лишь словесно.

– Объяснитесь, пожалуйста. Вам угодно поместить мою персону за занавеской вашей кровати? Какая неожиданная честь для меня ваше желание вновь мною обладать, хотя соблазн новизны уже прошел! Я должна быть вам благодарной?

– Проклятье, я скорее пожелаю обладать тигрицей! Ты разделишь со мною ложе, но пусть я попаду в преисподнюю, если прикоснусь к такой чертовке, как ты. А теперь пошли!

Возбужденно посмотрели они друг на друга. Никто не хотел уступить или забрать обратно обидные слова. Фелина опустила ресницы, не подозревая, что прятавшиеся слезы повисли на них подобно жемчужинам.

Вздохнув, Филипп Вернон взял свою странную, но желанную супругу на руки и понес к себе. Удивительно, что на пути им не встретилась даже охрана.

Открыв резную дверь ногой, он опустил Фелину на пол рядом с кроватью, занавеска на которой с одной стороны была отодвинута.

– Здесь твое место, женщина! – сказал он грубо и без лишних церемоний стянул с нее халат.

Не обращая внимания на тонкую, расшитую серебром ночную рубашку, положил Фелину между двух меховых одеял. Затем заглянул в камин, чья решетка предохраняла от остатков опасного тления, снял халат с себя, оставшись совершенно голым и погасил последние три свечи.

Фелина была благодарна ему за полную темноту, позволявшую скрыть пылающий румянец на щеках.

Когда под его тяжестью опустился матрац, она отодвинулась в сторону, едва не свалившись вниз с другого края. В последний момент ей удалось удержаться, свернувшись в самом углу клубком.

– Спокойной ночи!

И все... Вскоре глубокое дыхание показало ей, что он спит.

Сначала она собиралась бежать, но потом раздумала. Знакомый аромат его кожи окутал ее, напомнив о незабываемых ласках и поцелуях.

Тихий вздох приподнял ее грудь, а сон все не приходил. Было и мучительно, и сладко лежать, охраняя его сон. И не нашлось бы для нее места во всем мире лучше, чем здесь.


Глава 10


Уверенность, что она не одна, нарушила легкое нервное забытье, в которое впала Фелина под утро. Голоса говорящих, отдаваемые приказания. Что же происходило?

Осторожно подняла она голову и, прищурясь, огляделась в сумерках зимнего утра, пробивавшихся сквозь обрамленные свинцом окна.

Сценка весьма домашнего характера открылась ей за наполовину сдвинутой занавеской. В одной открытой льняной рубашке и в узких штанах сидел Филипп Вернон, которого брил камердинер Антуан.

Вынужденный неподвижно сидеть маркиз изучал какую-то запись, держа ее в правой руке, и отдавал приказания человеку, разглядеть лицо которого Фелина со своего места не могла.

– Я верю, что ты выберешь лишь лучшие материи и вдумчиво отнесешься к их цвету. Позаботься, чтобы сюда сегодня же пришли скорняк и ювелир. Поняла?

– Да, мсье. Как только я одену мадам, я отправлюсь впуть.

Ответивший голос Иветты разрешил еще одну загадку.

Движение Фелины не укрылось от внимания Филиппа, растиравшего лицо полотенцем. Он подошел к постели и послал ей нежную улыбку, на которую она против воли инстинктивно ответила, прежде чем сумела укрыться за привычной стеной гордости и недоверия.

– Извините, что помешал, – сказал он тоном галантного мужа, – но покои так малы, что не позволяют хранить друг от друга тайны. Между тем я полагаю, что действовал в ваших интересах, приказав Иветте привести ваш гардероб в соответствие с новыми потребностями. А сейчас я ухожу, чтобы вы смогли без помех одеться.

Прежде чем Фелина успела ответить, он исчез вместе с Антуаном, и Иветта приступила к делу с тем же усердием, какое молодая женщина успела оценить в ней вечером.

Ее болтовня не оставляла места для смущения. Ни намеком не коснулась она вчерашнего переселения госпожи в покои маркиза. Зато, к изумлению Фелины, ей были известны мельчайшие подробности вчерашнего банкета.

В отличие от мадам Берты, которая не забывала во время утреннего туалета о советах, предостережениях и духовных сентенциях, Иветта развлекала маркизу де Анделис красочным и подробным описанием припадка ярости, случившегося с Терезой д'Ароне перед вечерним праздником, как только та узнала о приезде маркизы.

– Она швырнула хрустальный сосуд с драгоценной египетской помадой в окно, – злорадно хихикнула камеристка, – и не только разбила стеклянный образ святой Женевьевы, но чуть не попала в голову посланника его святейшества папы, выходившего в тот момент из Лувра и направлявшегося к своему экипажу. Говорят, сосуд пролетел совсем рядом и раскололся на куски о каменные плиты. Звук напугал лошадей, а монах, сопровождавший посланника, упал посреди двора на колени и помолился о спасении своей души. Короче, все выглядело очень забавным!

Довольная Фелина ухмыльнулась, хотя и не стала комментировать рассказ.

Пока прекрасная Тереза переживает приступы ярости в отсутствие своего поклонника, не много шансов на то, что Анделис устанет от ее очаровательного пребывания. Даже если Иветта станет так настойчиво засовывать маркизу в узкий корсет, изо всех сил затягивая шнурки до предела. Кроме корсета было еще темно-красное закрытое бархатное платье, позволявшее переносить холод зимнего дня. Узкое, в складках, кружевное жабо вынуждало маркизу высоко держать подбородок, а три теплые нижние юбки растягивали широкую верхнюю.

Если в спальне утром было приятное тепло, то коридоры Лувра, как обнаружила Фелина еще вчера, оказались длинными, запутанными, холодными, пронизанными сквозняками.

Ей показалось, что она меньше мерзла в Сюрвилье босиком и в тонких полотняных юбках. Во всяком случае работа не оставляла ей тогда времени для размышления о таких пустяках, призналась она сама себе, скорчив смешную гримасу.

Иветта тем временем закрепила шнур с жемчужинами на высокой прическе и, довольная, положила руки на округлые бока. Это платье тоже было слишком простеньким для придворных требований, но именно потому подчеркивало красоту юной дамы.

Ничто не отвлекало внимания от золотистого отлива волос, слегка припухлых подкрашенных губ и глаз, излучавших серебро. Красный цвет оттенял алебастровую белизну безукоризненной кожи и придавал худощавой фигуре хрупкость, не скрывая при том женских округлостей.

– Великолепно! – произнесла Иветта и получила неожиданную поддержку.

– Действительно. Твоя красота заменяет солнце в этот мрачный день, дочь моя. Надеюсь, ты хорошо отдохнула?– сказал вошедший Амори де Брюн.

Фелина ответила на его улыбку.

– Благодарю за вопрос, отец! Полагаю, что и вы тоже. Вы сегодня прекрасно выглядите!

Благородный темно-синий жилет с короткой, подбитой мехом накидкой в самом деле имел мало общего со скромной и практичной одеждой, какую обычно предпочитал де Брюн. Привычная палка, на сей раз из черного эбонитового дерева с набалдашником из слоновой кости, дополняла внешний вид старика и придавала ему особую респектабельность.

– Думаю, что ты не захочешь пропустить утреннюю аудиенцию. Нашему королю приписывают особую мудрость при разрешении споров между его подданными и при решении казалось бы неразрешимых проблем. И если ты не утомишься, сопровождая старика...

Вложив свои руки в протянутые его, Фелина одарила Амори взглядом, в котором поместилось все ее жаждущее любви сердце, хотя и не подозревала об этом сама.

– Я благодарна вам за все, что имею и чем я стала. А вы уверены, что ваше здоровье не пострадает от поездки? У вас ничего не болит?

Де Брюн нежно поцеловал ее в лоб.

– Рядом с тобой даже тяжелые приступы подагры немного легче переносить. Не беспокойся обо мне.

Фелина подозревала, что он не совсем правдиво говорил о своих страданиях, но скрыла свое сочувствие. Она знала, как не любил он проявлений жалости. Она проследит за тем, чтобы граф не перенапрягался. Мужчина, которого она полюбила как отца, больше, чем когда-то собственного, заслуживал всяческой заботы.

Через какое-то время Иветта задумчиво поглядела вслед двум разным людям, направившимся в большой приемный зал дворца.

Даже в ее сердце, давно отвыкшем в стенах Лувра верить в чудеса и в человечность, пробудились теплые чувства. Наверное, что-то содержалось в протестантизме, если отец и дочь обладали таким запасом взаимной любви и взаимного понимания.


– Послушайте, Анделис, откуда взялось это маленькое чудо? Неужели новая звезда, найденная нашим галантным королем в провинции? И как ему удается все время привлекать к себе прекраснейших из прекрасных? Заметили, с каким вниманием она следит за ним? И какого цвета у нее глаза, не пропускающие ни одного движения Его Великолепия?

Со странным выражением на лице выслушал маркиз де Анделис похвальные слова своего спутника. Луи де Колиньи был не только старым другом, но и серьезным соперником в деле завоевания новых фавориток избалованного двора. То, что предполагаемой жертвой его опытного взгляда стала именно Фелина, очень раздражало маркиза.

Поэтому на вопрос графа, только утром вернувшегося в столицу после посещения своего имения, ответил сухо:

– Серые. Да, серые, дружище. Должен, кстати, сообщить вам, что говорили вы о Мов Вернон, драгоценной маркизе де Анделис.

– Ничего себе! Разве вы не утверждали, что она болеет и не в состоянии появиться при дворе? Признаюсь, я редко видел столь привлекательных больных!

Граф отступил назад, и ехидная усмешка смягчила черты покрытого шрамами, но симпатичного лица.

– Уж не признак ли это ревности, дружище?

Понимая, что едва не сделался смешным, Филипп Вернон попытался сохранить спокойствие.

– Не говорите чепухи. Она поправилась. Долгое солнечное лето восстановило ее здоровье. За такое чудо мы должны неустанно благодарить Господа.

– Аминь!

Ядовитая реплика друга подчеркнула всю банальность последней фразы. Анделис воздержался от продолжения беседы. Он тоже не мог оторвать взгляд от темно-красной фигурки, ставшей вместе с другими придворными свидетельницей утреннего приема в большом зале. Амори де Брюн стоял рядом с ней. Замечание Фелины заставило его ухмыльнуться. Их взаимная симпатия была видна всем присутствующим. Нежная забота, с которой молодая женщина поддерживала больного кавалера, не оставляла в этом никаких сомнений.

– Интересно, сколько времени понадобится вам, чтобы представить меня этому ангелу? В конце концов, вам может понадобиться помощь друга. Я не думаю, что мадам д'Ароне будет в восторге от такой привлекательной конкурентки, – напомнил о себе Колиньи со свойственным ему цинизмом.

Маркиз прошипел без тени юмора:

– А где вы окажете помощь? У прекрасной Терезы или в тех покоях, которые будут для вас так же закрыты, как и апартаменты короля?

Луи де Колиньи покровительственно похлопал его по плечу.

– Почему бы не предоставить выбор самим дамам?

Пока Филипп обдумывал решительный и резкий ответ, от его внимания ускользнуло, что и король заметил псевдосупругу маркиза. Услышав перешептывание, он с изумлением обнаружил подошедшую к нему вместе с отцом маркизу де Анделис. Два скромно одетых мужчины отодвинулись в сторону и почтительно склонились перед благородной дамой.

– Так как вы до сих пор жили, к сожалению, замкнуто в имении своего супруга, мадам, вы, пожалуй, самая подходящая личность, способная помочь мне советом при разборе того сложного дела, с которым обратились эти два господина! – сказал Фелине король.

Филипп Вернон знал, что в подобных случаях имел место лишь галантный жест властителя, охотно предоставлявшего фавориткам или тем, кто мог ими стать, видимость какого-то влияния. Ни одна дама не осмелилась бы подвергать сомнению справедливость королевского решения, тем более высказывать собственные суждения.

Но откуда, черт возьми, должно быть известно неопытной в придворной жизни молодой женщине, как ей на это реагировать?

Опасаясь крупных неприятностей, он сделал шаг вперед, но Колиньи предостерегающе удержал друга за рукав.

– Осторожно, дорогой! Короли весьма чувствительны к нарушению их прав на амбицию. Да и ваша миниатюрная супруга не кажется беспомощной жертвой в когтях чудовища.

Хотя Филипп посчитал такое сравнение безвкусным, доля правды в словах, разумеется, содержалась. Грудь его напряглась от с трудом сдержанного глубокого вздоха.

– Как он мог привести ее на эту аудиенцию? – пробормотал он скорее для себя, чем для стоявшего по соседству.

– Де Брюн? – уточнил граф. – Старый лис поседел, но малышка очаровательна. Вам повезло получить, женившись, такое сокровище.

Филипп пропустил мимо ушей нотку зависти, он старался разобраться в деле, для которого Генрих Наваррский якобы попросил помощи Фелины.

То, что просителями являлись простолюдины, было видно по их позам и одежде. Им никогда прежде не доводилось удостаиваться внимания короля. Либо ходатаем за них был дворянин, либо одному из них каким-то иным способом удалось разжечь любопытство короля.

Фелина испугалась, оказавшись в центре внимания, но, собрав все свои силы, сохранила внешнее спокойствие. Только розовый налет на щеках указывал на затрудненность дыхания и неравномерность биения сердца.

Король снова обратился к двум мужчинам.

– Если я вас правильно понял, речь идет об участке земли, который вы, мастер Англе, требуете себе. Господин Клерон между тем обосновывает свое право на эти два акра в связи с приданым жены. Так как бедняжка умерла при родах, и ее отца тоже нет уже в живых, слово свидетельствует против слова. У вас нет доказательства, что тесть Клерона официально продал вам участок, и слово крестьянина свидетельствует против вашего слова. Вы оба требуете справедливости. Трудный случай. Что бы вы мне посоветовали, дорогая?

Фелина не торопилась. Она испытующе посмотрела на обоих мужчин. Мастер Англе, чьи узкие губы и глубоко посаженные маленькие глазки не очень соответствовали внушительному животу, напомнил ей жирную крысу, с наслаждением ждущую подходящего момента для нападения на беззащитную жертву.

Смущенный Клерон, напротив, почти ничего не замечал вокруг. Черты его изможденного лица говорили о заботах, голоде и нужде. Хотя костюм его был безупречно чист, ее опытный взгляд заметил потертость материи в некоторых местах, связанную с большим количеством перетасканного угля. Свободный крестьянин, чье скромное благосостояние не выдержало периода войны, и для которого мир настал слишком поздно.

Генрих Наваррский удивленно разглядывал тонкие морщинки раздумья на челе маркизы де Анделис. Затем она решительно направила сверкающие серебристые глаза на короля и подняла подбородок жестом, неприятно напомнившим ему прежние споры с Амори де Брюном. Дочь своего отца, без всякого сомнения.

– Если Ваше Величество позволит, я бы задала мужчинам вопрос, что они будут делать с землей, – сказала она тихим, но твердым голосом.

Уверенный в себе и в своей победе мастер Англе проделал движение, изображавшее поклон красивой благородной даме.

– Спор касается участка земли на краю села, госпожа маркиза. Между церковью, выгоном и дорогой на Блуа. Было бы неразумно и впредь выращивать там свеклу! Я построю на участке гостиницу для путешественников. В наших краях до ближайшей гостиницы целый день пути.

– Неплохой план, – кивнула Фелина.

Клерон вмешался с мужеством отчаяния.

– Извините, госпожа! Это последний, оставшийся у меня участок. Если я потеряю эти акры, нас ждет голодная смерть!

– Сколько у тебя детей?

К удивлению всех придворных, Фелина продолжала опрос.

– Пять, благородная госпожа! Младшему два года, старшему двенадцать лет.

Услышав такой ответ, юная дама легко представила себе нищету семьи. На ее губах чуть заметно мелькнула улыбка, когда она обратилась к королю.

– Процветающая гостиница даст работу многим жителям села. Поэтому план мастера Англе следует поддержать, Ваше Величество. Вот только способ осуществления плана не совсем христианский. Поскольку ни у кого из двоих нет доказательств своей правоты, я предлагаю компромисс. Мастер Англе пусть строит гостиницу, а Клерон пусть владеет участком. Гостиница рядом с дорогой на Блуа даст огромную прибыль, поэтому Англе должен ежегодно платить Клерону за аренду земли. Арендная плата станет достаточным доходом для Клерона и его семьи. Еще я предлагаю обязать Англе предоставлять детям Клерона работу в гостинице за приличное вознаграждение по достижении ими соответствующего возраста.

Темные удивленные глаза короля задумчиво глянули в серебристые глаза маркизы де Анделис. Так настойчиво, что на ее щеках появился легкий румянец. Тем не менее она выдержала его взгляд, не опуская век. Весь двор стал свидетелем того, как Генрих опустил голову и взял руку Мов Вернон для поцелуя.

– И красивая, и мудрая, – с уважением произнес он, снова выпрямившись. – Вы ужасный упрямец, де Брюн, но разум вашей дочери делает вам честь как воспитателю.

Потом он обратился к просителям.

– Вы слышали предложение маркизы. Этот приговор будет закреплен королевским указом, чтобы в дальнейшем исключить всякие споры. Клерон, кошелек из королевской шкатулки позволит вам избежать голода до тех пор, пока мастер Англе внесет первую арендную плату.

Король подозвал секретаря и отдал дальнейшее распоряжение.

– Идите за этим человеком, он сделает все необходимое.

Падение к ее ногам сняло с Фелины напряжение. Клерон ухватил подол ее одежды и благоговейно поцеловал его.

– Всю жизнь я буду поминать вас в каждой молитве. Вы спасли моих детей.

– Спасибо, – прошептала Фелина, понимая, как важно, чтобы за нее молились другие.

Разве не была она авантюристкой, занимавшей место, ей не принадлежавшее?

Правда, до чего же легко оказывать помощь и делать добро, находясь на нужном месте и обладая необходимым авторитетом. У нее нет оснований опасаться даже ядовитого взгляда мастера Англе, явно ожидавшего от этой аудиенции совсем иного решения по своему делу. Ведь он не отважится оспаривать письменный указ Генриха Наваррского, хотя плата за аренду, которую ему присудили, значительно уменьшит его будущие доходы.

Прошло немало времени, прежде чем внимание присутствующих переключилось на другие вещи, и Филиппу Вернону удалось подойти к супруге, внезапно попавшей в тесный кружок возле короля.

Амори де Брюн, стоявший рядом с ней, охотно уступил Филиппу место. Он единственный догадывался о вызванном Фелиной смятении, скрытом за галантной внешностью уверенного в себе зятя.

– Поздравляю, мадам, – обратился к ней Вернон с насмешкой и одновременно с невольным уважением. – Вы блестяще выпутались из авантюры и заставили меня очень удивиться.

Фелина, нервничая, схватилась за темно-красное платье, а серебристый оттенок ее глаз сменился стальным. Как ни хотела она вызвать в нем чувство удивления и уважения, замечание его скорее говорило об обратном. Она не терпела высокомерных насмешек, иного же в его тоне не заметила.

Мгновенно исчезло воспоминание о тепле и дружелюбии, с которыми он приветствовал ее утром.

– Не следует нормальный человеческий разум считать особой добродетелью. Или вас, мсье, до сих пор окружали дамы, таковым не обладавшие? – едко заметила Фелина.

Раскатистый смех короля, услыхавшего, к ее ужасу, мимолетный обмен колкостями, вызвал у нее шок. И Филиппу Вернону стоило больших усилий сохранить хорошую мину при таком дружеском ударе, нанесенном ему королем.

– Где красота сочетается с умом, дорогой мой Филипп, мы, мужчины, имеем бледный вид. Проявите к нам снисхождение, мадам, и простите супругу его ошибки, сделанные, наверняка, из-за вынужденного временного расставания с вами. Даю голову на отсечение, что впредь вам не придется сомневаться в его верности.

Взор короля с нескрываемым удовольствием скользнул по соблазнительным округлостям маркизы, после чего он повернулся к Максимилиану Бетюну и вместе с ним покинул приемный зал.

– Разве я не советовал вам держать язык за зубами? Воспитанной благородной даме не подобает оскорблять вслух своего супруга такими намеками, – сердито сказал Филипп.

Фелина мелодично рассмеялась. Удержаться она не могла. Слишком все было забавно. Чего он о себе воображает?

Наконец она успокоилась и внимательно поглядела на него.

– А подобает ли воспитанному благородному кавалеру сажать жену за один стол с любовницей?

– Мадам!

– Мсье!

– Вы хотите в присутствии всего двора устроить семейную разборку, дети мои?

Насмешливое замечание Амори де Брюна заставило Филиппа вновь овладеть собой. Он принудил себя улыбнуться супруге, которая ответила тем же. Ее зубки сверкнули между полуоткрытыми влажными накрашенными губами, а из-под полуопущенных ресниц вырвались искорки злорадства.

Но вместо того, чтобы разгневаться, он, к своему огорчению, ощутил желание поцеловать эти соблазнительные губы. Он хорошо помнил впечатление от их мягкости и податливости, от всего тела Фелины, таявшего в его объятиях.

Какую же власть над ним имела маленькая ведьма?

– Нет, отец. Мне не кажется приличным быть требовательнее короля. Если он одобрил необычное поведение маркизы де Анделис, я должен сделать то же самое. Пойдем, красавица, и пусть король убедится в гармоничности нашего брака.

Фелина молча позволила увести себя в круг придворных. Ей было неясно, что означало его последнее замечание. Поймав на себе взгляд супруга, она попыталась убедить себя в том, что напряжение в ее теле связано с волнениями, пережитыми ранее.

Только там, где ее ладонь лежала на его предплечье, а ее тонкие пальцы улавливали силу его мышц, в нее проникал огонь.

Платье оказалось слишком жарким даже для зимнего дня в Лувре. Не плохо бы расстегнуть хоть на минуту тесное жабо. Какая глупая мода – стеснять дыхание кружевными складками!

Облегченно вздохнув, она объяснила все неудобства украшениями, которые Иветта нацепила утром на ее платье. Ведь не могло же одно прикосновение маркиза так повлиять на нее!

Или могло?


Глава 11


Предпочтение Габриэллой д'Эстре, прекрасной герцогиней де Бофор, для своих молитв именно церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа раздражало большинство находившихся при дворе гугенотов.

Звон колоколов этой церкви, расположенной напротив дворца, послужил сигналом для нападения на приверженцев протестантизма 24 августа 1572 года. Избиения, получившего в народе название Варфоломеевская ночь.

Означало ли это отсутствие у герцогини дипломатического такта или сознательную провокацию с ее стороны, определить было трудно. В сопровождении придворных дам-католичек она регулярно посещала сей храм для молитв.

Сегодня среди дам находилась и элегантная Тереза д'Ароне, обычно не отличавшаяся особым благочестием, Склонив голову над сложенными на груди руками, спрятанными из-за декабрьского мороза в мягкие кожаные испанские перчатки, она без помех предалась своим размышлениям.

Гневные мысли касались исключительно Филиппа Вернона и его жены. После возвращения его осенью ко двору она обнаружила, что он желал ее уже не так страстно, как прежде. Но ей и во сне бы не привиделось, что это связано с его якобы очень больной супругой, непонятным образом снова выздоровевшей.

Разве не сообщали ей все шпионы о том, что Мов Вернон почти не покидала своих покоев и с каждым часом больше и больше угасала от чахотки. Разве не посоветовал ей по-дружески сам король склонить маркиза к новому законному браку?

А теперь и ее могущественный покровитель переметнулся к ее врагу. Врагу? Трудно было использовать такое сильное слово для обозначения по-девичьи юной женщины. Наивность, с которой она восторженно смотрела на супруга и держалась вблизи отца, вызывала у нормальных людей скорее скуку, чем ненависть.

Впрочем, суть составляло то влияние, которому поддался столь опытный мужчина, как Вернон. Даже король простил этой юной персоне нарушение придворного этикета и вмешательство в дела, ее не касавшиеся. Стоило лишь вспомнить о той неудачной аудиенции, во время которой она заступилась за неотесанного мужлана.

Из-под прикрытых век взгляд ее отыскал герцогиню. Та была по-прежнему прекрасна и очаровательна, но знавшие ее так близко, как мадам д'Ароне, замечали в ней беспокойство, лихорадку, овладевавшую ею всякий раз, когда она начинала опасаться за свое положение при короле. Ей хватало ума для оценки неиспорченной, чистой привлекательности, благодаря которой Мов Вер-нон возбуждала к себе интерес развращенных придворных кавалеров.

Станет ли герцогиня союзницей Терезы, если та захочет поставить на место неприятную особу?

Движение в боковом приделе на мгновение отвлекло Терезу д'Ароне. Какая-то женщина вошла в часовню Марии и истово перекрестилась. Поскольку на ней был плащ на меху с капюшоном, надвинутым до кончика носа, Тереза разглядела только кольцо, блеснувшее при свете свечи. По-видимому, драгоценное, с бриллиантом. Даи широкий плащ из тончайшего сукна был оторочен по подолу и застежке солидными меховыми полосами.

Без сомнения, дама благородного происхождения. Но почему она не примкнула к герцогине? Почему она прокралась, соблюдая инкогнито, к цветной статуе Мадонны, упав перед ней на колени в глубочайшем благоговении?

На минутку у мадам д'Ароне возникло желание войти в часовню и поближе рассмотреть даму. Что-то в ней показалось знакомым. Но затем она обозвала себя дурой. У нее хватало других забот помимо мимолетного любопытства.

Когда она снова взглянула в том направлении, часовня уже опустела. Тут же забыв о незнакомке, она и не подозревала, что инстинкт в данном случае ее не обманывал.

Фелина поглядела вслед маленькому облачку пара, образовавшемуся от ее дыхания, а потом, прищурившись, направила взор на зимнее солнце. Плотнее запахнув плащ, она потерлась щекой о соболий коричневый мех капюшона. Какое странное блаженство, стоять в морозный зимний день на улице и не чувствовать холода.

На ногах у нее были теплые сапоги, а шерстяные нижние юбки защищали от холода снизу. Не говоря уже о чудесном плаще, который дала ей Иветта, узнав о желании маркизы поближе познакомиться со столицей королевства.

Только настойчивость Иветты, решившей непременно сопровождать госпожу, портила удовольствие от неожиданного приключения. Зато Фелина освободилась от постоянной опеки мужа и иногда преувеличенной заботливости Амори де Брюна. Оба заседали в королевском совете и подарили ей свободный день.

Иветта схватила ее за руку и, бросив озабоченный взгляд вокруг себя, потянула дальше.

– Пожалуйста, мадам, пошли. Или вы хотите, чтобы вас увидели выходящей из церкви?

– С каких пор считается неприличным выходить из церкви? – осведомилась изумленная Фелина, которой был непонятен отказ горничной войти с ней внутрь.

Иветта вздохнула и отважилась открыть правду.

– Можно подумать, что у вас в Нормандии люди не рисковали головой ради своей веры. Вы забыли, что мир заключен только совсем недавно? Ваш супруг относится к протестантам. И вы протестантка тоже! Даже если это самый большой изо всех увиденных вами храмов, он все равно остается католическим, и вам в нем не место!

Фелина не стала поправлять горничную относительно своей веры. Разумеется, Мов Вернон должна быть того же вероисповедания, что и ее супруг. Ну и что из того? Пусть Амори де Брюн в своих многочисленных лекциях говорил ей о причинах прошедшей кровавой войны, все равно Фелина не видела оснований для оправдания взаимной бойни.

Даже не будучи такой же богобоязненной, как ее мать и сестра, она уважала как дар небес жизнь, которую ни один человек не смеет насильно отнимать у другого. И разве не была эта война, принесшая Франции столько горя, в первую очередь борьбой за власть и влияние, борьбой за трон, и лишь во вторую – борьбой за веру?

Движением руки Фелина отбросила крамольные мысли, которые не вызвали бы восторга ни у Иветты, ни у де Брюна.

– Успокойся, Иветта. Я благополучно вернулась оттуда, и душа моя не пострадает. Пойдем к тем галереям, о которых ты мне рассказывала.

Екатерина Медичи, чья дочь Маргарита стала первой женой Генриха Наваррского, распорядилась построить эти галереи. Задуманные как крытый переход из Лувра в Тюильри при плохой погоде, они давно стали торговой площадкой для ремесленников и купцов. Небольшие лавки, открытые мастерские и торговые лотки были столь же популярны среди простых парижан, как и среди жизнерадостного светского придворного общества.

Восторженно рассматривала маркиза де Анделис товары великолепных витрин. Изобилие предлагаемого ошеломляло ее. Рядом с ювелирными изделиями, кувшинами для вина и резными шкатулками продавались шелка, парча, ленты, кружева. Возле перчаточника разложил свой товар переплетчик, на лотке которого красовался богато иллюстрированный Часослов, а возле шляпника, торговавшего также чепцами, стоял продавец сладостей, в корзине которого лежали конфеты всех цветов радуги.

У одной из витрин она невольно замедлила шаг. На белом бархате распластался соболь. Чучело, созданное искусной рукой скорняка, глядело на нее глазами из драгоценных камней, держа в жемчужных зубах собственный хвост.

– Посмотри, Иветта, какой прелестный зверек!

– Блошиный мех, мадам! – пояснила горничная, а заметив вопросительный взгляд маркизы, добавила: – Его укладывают вокруг шеи. Он должен собирать в себя докучливых блох, чтобы они не заползали под одежду. Но, по-моему, привычка наших предков раз в неделю посещать баню спасает от паразитов гораздо надежнее.

Фелина сморщила изящный носик. Чучело зверька с позолоченными когтями больше не казалось ей таким привлекательным. Зато она с удовольствием купила бы пригоршню соблазнительных конфет, уже готовых растаять во рту.

Но даже надев платье, стоимость которого позволяла прокормить зимой многодетную семью, она не располагала ни одной монеткой для удовлетворения скромного желания. Ну что же делать? Довольно скоро справившись с ним, она собралась идти дальше. И тут внезапно столкнулась с кавалером, выходившим из ювелирной лавки.

– Простите, я... Фе... о, мадам?

Глянув вверх, Фелина встретила карие горящие глаза супруга, который должен был бы находиться на заседании королевского совета. Побледнев от страха, она ожидала гневной реакции.

Филипп Вернон заметил испуг в темных зрачках, окруженных серебристым венчиком. Детский испуг, заставивший его на какой-то момент усомниться в том, что пред ним стояла Фелина. Он знал ее насмешливой, непокорной, презирающей, ненавидящей и даже страстно влюбленной. Но испуганной видел ее впервые. Чего она боялась? От кого или от чего нужно ее защитить?

– Я... я полагала... Вы сидите на королевском совете... – пролепетала наконец она.

– Уже нет, мадам! Король не любит долгих и бесплодных споров. Со времен войны он привык к быстрым решениям. Дискуссии он оставляет философам, а сам предпочитает дела. Я ценю эту его особенность. Она позволяет мне сегодня сопровождать вас. Кто из торговцев привлек ваше особое внимание?

Почувствовав облегчение, Фелина подарила ему особенно очаровательную улыбку. Филипп признался себе, что ни одна драгоценность в ювелирной лавке с сиянием такой улыбки сравниться не может.

– Итак, мадам? – повторил он вопрос, готовясь повернуться и снова зайти к ювелиру.

Однако Фелина движением головы указала совсем в другую сторону.

– Если можно, немного вот этих сладостей...

Вскоре липкие пальцы маркизы де Анделис погружались в коробочку с конфетами. Филипп, забыв о кольце с сапфиром, купленном для Терезы д'Ароне в качестве прощального подарка, восхищенно глядел на Фелину. С невинной радостью котенка наслаждалась она сластями, пока они бродили среди торговых рядов. Иветту маркиз хозяйским жестом отослал прочь.

Он не мог себе объяснить, почему подарил ей все те вещи, с которыми они вернулись во дворец. Духи, немного, по мнению Фелины, напоминавшие запахи весеннего леса и свежей травы, воротник с тончайшими венецианскими кружевами, набор из гребня слоновой кости и мягкой щетки для волос, пару белых перчаток из мягкой шкуры косули и, наконец, (вершина глупости) крохотную черно-белую болонку, способную своим лаем довести его вскоре до ручки.

Однако взгляд Фелины, ласково прижавшей животное к груди, и неописуемое блаженство на ее лице позволили ему тут же понять собственное расточительство. Как влюбленный болван, он был очарован девчонкой, давно ставшей для всех его законной женой.

– Спасибо, мсье! У меня никогда еще не было такого великолепного дня. А я ведь боялась, что вы будете меня ругать, – промолвила на этот раз нежно Фелина.

Анделис смущенно кашлянул, вспомнив о ее испуганных вначале глазах.

– Ругать? По-моему, вы не лучшего мнения обо мне, мадам.

– Ну мне, наверное, следовало спросить у вас разрешения, прежде чем покинуть дворец.

Филипп кивнул.

– В другой раз вы так и сделаете, мадам. Хотя бы для того, чтобы я имел удовольствие вас сопровождать! У меня тоже давно уже не было таких приятных минут. А теперь, прошу меня извинить, увидимся вечером на банкете у короля.

Держа на руках болонку, Фелина поклонилась. Лишь когда щелкнул запор, она снова выпрямилась и поднесла собачку к глазам.

– Ну-ка, погляди на меня! – потребовала она, окончательно расслабившись. – Вот так выглядит женщина, с которой мужчина проводит приятные минуты. Хотела бы я знать, не говорил ли он когда-либо то же самое этой высокомерной д'Ароне!

Потом, отпустив собачку, она поправила платье и вошла в соседнюю комнату.

– Иветта, Иветта, где ты? Помоги мне, я хочу надеть новое платье, которое прислал сегодня портной. Как ты думаешь, не принять ли мне ванну? Поскольку у меня нет блошиного меха, мне надо, видимо, опасаться, как бы насекомое не стало скакать над моим корсажем. И, пока я не забыла, нам нужна корзинка для этого юного господина. Как, по-твоему, его следует назвать?

Весь стремительный поток слов, произнесенных оживленной госпожой, Иветта выслушала с улыбкой. Похоже, что эти двое женаты всего восемь дней, а не десять лег. Анделис должен молиться на свою супругу.

Она посмотрела на болонку, именно в этот момент оставлявшую свою визитную карточку на каминной решетке.

– Парнишка кажется мне никчемным отпрыском непонятной породы!

Она была совсем не в восторге от нового жильца, означавшего дополнительные нагрузки.

Фелина улыбнулась.

– Мне он кажется очень милым. Посмотри на его красивые печальные глазки. А если назвать его Крохой?

Иветта согласилась.

– Подойдет, он действительно не больше крошки хлеба.

Кроха вскочил, устав от волнений новой жизни, в устланную подушками нишу перед окном и свернулся клубком для сна. Ему показалось, что он угадал с новой хозяйкой.


Чувства Терезы д'Ароне были гораздо сложнее. С однойстороны, ей, конечно, понравилось кольцо с прямо-таки огромным сапфиром, сверкавшим у нее на пальце. С другой стороны, она бы охотно швырнула подобный подарок с самыми ужасными проклятьями маркизу в лицо. Он что, считает ее проституткой, которой надо платить? Только присущая ей страсть обладать дорогими вещами удержала ее от решительного, но дурацкого поступка.

Ее выразительные глаза сузились при взгляде на высокую фигуру визитера, уже собравшегося уходить.

– Я бы хотела получить от вас другое, более скромное кольцо, Филипп! – сказала она тихо.

Вернон догадался, что она имела в виду обручальное, но не стал реагировать на ее слова. Его молчаливый поклон означал прощание.

Зажав драгоценный подарок в правой руке, она не смогла отказаться от последнего удара. Так просто от Терезы д'Ароне не отделаться!

– Не слишком ли вы доверчивы, мой друг, полагая, что ваш крохотный мотылек устоит перед искушением, приготовленным для него другим, более могущественным? Не ждите от меня утешений, когда станете рогоносцем.

Филипп Верном удержался от ответа. Ни один мускул на его лице не дал понять мадам д'Ароне, достигла ли ее стрела цели. Между тем она была бы чрезвычайно довольна, узнав, что маленькое, но твердое зернышко недоверия не пропало и начало постепенно прорастать.

Хотя Фелина была очаровательна, необыкновенна и соблазнительна, она оставалась для Вернона загадкой. Что скрывалось за ее улыбкой, ее задумчивостью, ее высокомерным отпором? Неужели она рассчитывала на благосклонность монарха? Не потому ли она опасалась любого прикосновения его руки?


Глава 12


– Какой фантастический праздник!

Фелина восторженно повернулась вокруг себя, шурша накрахмаленными юбками и даже не реагируя на мрачный взгляд мужа. Желание короля отметить Новый год шикарным и театрализованным балетом получило ее полное одобрение.

А Генрих Наваррский, под воздействием искренней радости маркизы, наблюдавшей за представлением из кареты, а за аллегорическими танцами и заключительным фейерверком – из зала, наградил юную даму своей благосклонностью. Так что Габриэлла д'Эстре во время фейерверка покинула зал.

Не требовалось большого воображения, чтобы представить себе, кого касались сплетни и перешептывания в новогоднюю ночь.

– Какой праздник! Кажется, вы отлично развлеклись, дорогая! – подтвердил Филипп с сарказмом.

– В самом деле.

Она произнесла это серьезно, и теперь не замечая его скверного настроения.

– Этот праздник веселее, чем праздник урожая, и представляется мне вершиной раскрепощенности! Я вообще не ощущаю усталости! Вы заметили чучело птицы, украшавшее карету с музами?

Она повторила несколько танцевальных па и вдруг, задумавшись, остановилась на середине комнаты. В ночь, разделившую два соседних года, ей показалось, что начинается другой период, другая жизнь.

Она теперь не наивная девчонка из Сюрвилье и не скончавшаяся благородная дама, роль которой ей пришлось исполнять. Она как бы превратилась в змею, сбросившую весной старую кожу, чтобы опять возродиться и со свежими силами, с обновленной красотой устремиться навстречу событиям.

Филипп Вернон, размышляя, наблюдал за ней. Возможно ли, чтобы король, захваченный естественной привлекательностью и обаянием, решился разрушить супружеские узы? И можно ли обижаться на него за это? Разве на своей шкуре Филипп не испытал притягательности Фелины?

Его долгое зловещее молчание, наконец, прервало восторженность юной дамы. За прошедшие часы она едва успела обменяться с ним парой слов. С доверительностью, которая возникла между ними после того памятного дня, когда ей подарили Кроху, она положила на его руку свою ладонь и подняла взор.

– Мне кажется, вам этот вечер понравился гораздо меньше, мсье?

Молния, сверкнувшая в его полуприкрытых глазах, заставила ее опустить руку.

– Неужели мне так уж радостно наблюдать, как другой увивается вокруг моей жены? Вам захотелось высших почестей? Мечтаете в новом году о королевской постели, мадам?

От внезапного оскорбительного нападения у Фелины перехватило дыхание. Он серьезно так считает или смеется над ней? Обидно и то, и другое. Она стиснула руки и упрямо расправила плечи. Серебристый огонь ее глаз схлестнулся с его убийственным взором.

– Есть ли еще такие оскорбления, которые вы не решились бы мне нанести? – прошептала она, и ее низкий голос зазвучал хрипло.

– Оскорбления? Вы сидите на рослом коне, мадам, если вспомнить о вашем скромном происхождении, – возразил он ей ядовито. – Думаю, что положение королевской фаворитки вам не было обещано еще в колыбели.

– Мне бы лучше совсем не родиться, чем стать игрушкой капризных благородных господ. Можете отослать меня в замок Анделис и там заставить умереть, если считаете, что я позорю данное мне имя. Мадам д'Ароне и ей подобные всегда готовы вновь заключить вас в свои объятия.

Не только ее слова заставили Филиппа Вернона опомниться, но и выражение ее бледного, глубоко несчастного лица. Хотя Фелина великолепно играла роль его покойной супруги, она никогда не умела скрывать свои чувства перед ним. Он причинил ей боль! Он вел себя как идиот, из чувства мести терзавший красоту за то, что она заставляла страдать его самого!

Сердито и одновременно виновато вздохнув, обнял он хрупкое тело в темно-синем, расшитом золотом парчовом платье. Услать ее подальше от двора, от Парижа и от себя у него не хватало сил.

Прижимаясь губами к ее волнистым волосам, маркиз пробормотал:

– Прости меня, прости меня, сердце мое, я сошел с ума от ревности.

Фелина не поверила своим ушам. Она противилась объятиям, как и надежде, которую вопреки рассудку вновь возрождало в ней его признание.

– Оставьте меня! Довольно безумства. Вы, должно быть, немало выпили и не отдаете себе отчета в сказанном. Оставьте меня. Я позову вашего камердинера, и он уложит вас в постель.

– Я лучше, чем когда-либо, отдаю себе отчет в своих словах!

Филипп вдохнул цветочный аромат, исходящий от ее волос, и еще более страстно прижал ее к себе.

– Ты меня околдовала, Фелина, Мов или кем бы ты ни была. Твой путь сошелся с моим, и я привязался к твоим русалочьим очам. Видит Бог, я изо всех сил пытался тебя забыть, но тоска по тебе, словно яд, проникла в мою кровь. Я не могу больше жить без тебя, ты нужна мне, как воздух! Как солнце, как месяц, чье ночное серебро отражается в твоих очах.

Фелина прекратила всякое сопротивление. Тесно прижавшись к Филиппу, она прикоснулась щекой к золотому шитью темно-коричневого жилета, части праздничного наряда.

Не сон ли это? Действительно ли Филипп произнес такие слова? Его ли сердце глухо и тяжко билось в такт с признанием?

– Не покидай меня, любимая...

– А я и не собираюсь тебя покидать. Ты покинул меня тогда, после ночи в замке Анделис.

– Утешит ли тебя то, что я называю себя величайшим глупцом во всем королевстве? Я убежал потому, что боялся потерять независимость. Я, дурак, не понял, что ты держала в ладонях мое сердце.

– Филипп!

Движение, которым Фелина подняла голову и подставила рот для поцелуя, было старо, как человечество. Он наклонился и захватил ее губы своими. Это означало и обещание, и капитуляцию.

– Люблю тебя, сердце мое! Обещай никогда не покидать меня!

Светлая улыбка отразилась в ее глазах.

– Я целиком твоя, как же я тебя покину? Я твоя, пока ты меня хочешь!

– Всегда! Всю нашу чудесную, вечную, совместную жизнь!

Кроха, дремавший в корзине возле камина и разбуженный их шепотом, тихо тявкнул. Однако влюбленные ничего не услышали. Потеряв голову от страстных поцелуев, они жаждали одного: наверстать потерянное из-за ложной гордости и собственной близорукости.

Эта ночь между двумя годами принадлежала только им! О таком миге Фелина мечтала, поборов свою гордость и отправившись с Амори де Брюном в Париж. Но, очевидно, понадобилось пережить все печали и все влечения, чтобы по-настоящему оценить полученный в новогоднюю ночь подарок.

– Разве не утверждали вы, что не собираетесь принимать в своей постели столь бранчливую личность?

Фелина, преодолев скованность, рискнула слегка подразнить его, пока он отважно помогал ей освобождаться от нарядного платья.

Маркиз отомстил за дерзость пламенным поцелуем и решительно порвал последние, мешавшие ему завязки.

– Начинаю догадываться, как лучше всего заставить вас замолчать, моя красавица! – прошептал Филипп, поднял ее на руки, сбросив темно-сине-золотую материю, и понес Фелину на постель, заботливо приготовленную вышколенным слугой.

Одетая лишь в короткую шелковую рубашку, вырез которой позволял увидеть привлекательную грудь, Фелина на сей раз не отодвинулась на край перины. В слабом желтом свете четырех свечей, горевших возле ложа, она выглядела так, что приковала к себе все внимание Филиппа Вернона.

Пышные юбки и широкие кружевные воротники, предписанные в тот период женской модой, придавали Фелине хрупкую нежность, заставлявшую принимать ее за слабое, нуждающееся в защите существо. Без шикарной одежды и украшений можно было увидеть совершенство линий ее тела, обладавшего гибкой прочностью вербы. Элегантность природной силы, проявлявшейся в напряженных мышцах и шелковистой коже.

– О, как ты чудесна...

На такой комплимент Фелина могла бы ответить аналогично.

Легкость, с которой в Филиппе соединялись элегантность и сила, покоряли и очаровывали ее. Прикосновение к нему, касание пальцами продолговатых мышц, ощущение неожиданной плавности, с которой рубцы от полученных в бою ран переходили в бархатистую гладкость кожи, восхищало ее руки и ее сердце.

– Нет, не надо гасить свет! Мне нравится, когда ты смотришь на меня! – попросила она, схватив его за руку, когда он потянулся к подсвечникам.

Светлый огонь ее серебристых глаз в сочетании с теплым, заманчивым тембром голоса превышал возможности мужчины с холодным рассудком. Страстный поцелуй Филиппа заставил ее раскрыть губы и освободить путь для его проникающего внутрь языка. Она энергично прижалась к маркизу, погружаясь в волны чувственного желания, разбуженного им.

Ищущие пальцы сдвинули на плечи верхние края рубашки и ощупали упругие и вместе с тем мягкие округлости бюста. Розовые, затвердевшие соски внезапно съежились от прикосновения, когда Фелина, инстинктивно стремясь к облегчению, потерлась о жесткое мужское тело, похожее на скалу, противостоящую бурному потоку.

Филипп осторожно подвинулся, дав ей возможность лечь на спину, а потом прошелся губами по напряженной белой шее. Он осыпал поцелуями голубую пульсирующую жилку, отыскал чувствительную впадинку возле ключицы и наконец спустился, разгоряченный, к нетерпеливо ожидавшим вершинам груди. Кончик его языка коснулся сосков, потерся о них, загнал их обратно в гнездышки и снова, поочередно, заставил подняться вверх.

Фелина казалась себе опаленной огнем, проникшим глубоко внутрь через каждую из пор на ее коже. Она не воспринимала своих вздохов и хриплых звуков, признаков страстного желания, которые лишь подстегивали Филиппа.

Он спустил рубашку вниз через бедра, превратив простое раздевание в эротическую ласку. Женщина прошла через его руки, дрожа от головы до ступней.

Маркиз признался себе, что она сплошное совершенство без предрассудков, созданное, чтобы дарить и принимать безоглядную любовь.

Фелина находилась по ту сторону сознания. Охваченная бурным потоком чисто чувственных восприятий, она полностью, без помех отдавалась мужчине, завладевшим ее сердцем. Он один имел право завоевывать ее, проникать в любой уголок, в любое, тщательно охраняемое убежище.

И как он это делал! Никогда не испытывала она подобного наслаждения. Его губы вызывали сладчайшие муки, его язык превратился в орудие неведомого ранее блаженства.

Она не поняла, что случилось, когда он ласковой, но твердой рукой раздвинул ей стройные ноги и просунул между ними свою голову. Интимное нежное поглаживание языком тайных глубин ее лона обожгло огнем. Муки, блаженство, неведомая сладость и дрожь испугали одновременно. Одна ее часть стыдливо боялась полной отдачи мужчине, а другая давно сдалась и погрузилась в страсти.

– Не бойся, ты великолепна, ты прекрасна, – прошептал Филипп, заметив ее испуг.

Фелина опустила руку, которую, пытаясь сопротивляться, положила ему на голову, и внезапно для себя со стонами изогнулась навстречу ласкающему языку, победившему, проникшему внутрь и превратившему ее в комок безудержного экстаза. Яркое пламя страстей охватило с этого момента все тело и вознесло ее на такие высоты, на которых она достигла границ человеческого восприятия.

Филипп, стремившийся подарить ей подобное переживание, почувствовал потребность в удовлетворении собственной страсти, но решил потерпеть. Он заключил дрожащую возлюбленную в нежные объятия и внимательно посмотрел на облик беззащитной доверчивой чувственности, подаренной ему. Ее томные ресницы зашевелились, и он окунулся в серебро блестящих глаз, искавших его взгляда.

– Я люблю тебя, сердце мое!

Фелина знала, что это правда. Что судьба определила их друг для друга. Иначе он не сумел бы вызвать у нее такие чувства.

– Я люблю тебя, Филипп!

Счастливой вынырнула она из потока страстей, с горящими глазами и размякшими губами.

И почему она так медлила отдаться? Или она забыла, что в ее власти заставить его задрожать так же, как заставил дрожать ее он?

Ночь еще не прошла, а она уже вновь ощутила возбуждающее удовольствие от поднимавшейся и опускавшейся в такт дыханию мускулистой груди. Жесткие темные волосы, покрывавшие грудь, вызывающе прикасались к розовым чувствительным соскам, пока они опять коварно не затвердели. Ах, как она жаждала его!

Рука Фелины отправилась в путь, погладила плоский живот и обхватила подобную чуду распрямленную мужскую плоть. Такую твердую и такую гладкую. Она как бы притягивала к себе пальцы Фелины, нежно касавшиеся крупных кровеносных сосудов, указывавших им направление.

Прижимая рот к ее розоватой ушной раковине, Филипп пробормотал:

– О, мадам, предупреждаю, вы опасно играете с огнем!

Фелина тихо и призывно засмеялась.

– Неужели, мсье? А может быть, я ищу факел, чтобы вновь зажечь огонь в себе.

Впервые она не только любила, но и смеялась при этом. Охватившая ее радость была так же сильна, как и любовь.

В скользящем, подобно шелку, движении, когда она, раскинув ноги, опустилась сверху на мужское тело, не оставалось уже ни ложного стыда, ни скованности. Опустилась со сладострастной, возбуждающей постепенностью, лишив мужчину остатков самообладания.

Он уже не мог больше сдерживаться. Его сильные руки обхватили ее бедра, приглашая ее на бешеный, полный блаженства танец.

Он так глубоко и мощно вошел в нее, что она издала хриплый стон. Отбросив назад копну волос, она вобрала его в себя целиком. Они слились воедино!

Сознание этого подхлестнуло все ощущения Фелины, вызывая прилив нового обостренного желания. Каждый момент их соединения становился началом еще более сильной, более острой потребности. Ее охватило жаркое пламя бешеной страсти, снова и снова вызывая безграничное упоение, которое они дарили друг другу.

Прошло несколько часов эротических переживаний, прежде чем, окончательно утомленные, они заснули на рассвете, продолжая обнимать друг друга.


Глава 13


– Скажу тебе, мой друг, я рад видеть, что твой беспокойный дух успокоился рядом с твоей очаровательной супругой.

Маркиз де Анделис не захотел размышлять над тем, правильно ли он понял намерения короля в новогоднюю ночь и не решительное ли поведение Фелины в последние недели стало причиной того, что Генрих Наваррский заботился теперь исключительно о ее благополучии. Даже Габриэлла д'Эстре дарила уже не опасной маркизе свои дружеские улыбки.

– Не согласитесь ли вы сопровождать нас обоих на охоте в Фонтенбло? – задала она Фелине вопрос.

На охоте? Фелина постаралась скрыть свой испуг. Хотя в замке Анделис она обучалась основам верховой езды, для участия в королевской охоте ее навыков было бы явно недостаточно. Поэтому она прибегла к отговорке.

– Бесконечно сожалею, мадам, но боюсь что вам придется ограничиться компанией моего мужа. Хотя мое здоровье снова улучшилось, мавританский врач, которому мы обязаны этим чудом, настойчиво предостерегал меня от слишком сильного физического напряжения.

Король и его фаворитка приняли ее извинение. Таким образом она осталась в Лувре вместе с теми придворными, которые отказались от удовольствия поохотиться в холодном феврале на волков.

Фелина радовалась возможности отдохнуть от череды праздников, банкетов и королевских забав. Как ни приятно ей было участвовать во всем этом вместе с Филиппом, к ее собственному удивлению, она стала тосковать по провинциальной тишине в замке Анделис.

Дни в столице, заполненные лишь тратой времени, потеряли начальную привлекательность. Как Филипп, так и Амори де Брюн постоянно присутствовали на каких-либо заседаниях совета или занимались делами, связанными с их имениями, она же пребывала в одиночестве.

Были, конечно, ночи, полные страстной любви, бесчисленные развлечения, которые жизнерадостный король так ценил в придворной жизни, и все-таки оставались многие часы, полные пустоты. Иногда ей хотелось найти нечто, чему она не смогла бы дать название.

Ни прочитанные книги и рукописи, ни споры с Амори де Брюном, ни тайные посещения Мадонны в церкви Сен-Жермен не уменьшали непонятного ей беспокойства. Угрызения совести? Или слишком сильное стремление оставаться Мов Вернон? Или попытки вытравить память о прошлом, чтобы соответствовать образу, который создал из нее Филипп?

Как бы то ни было, постоянные размышления постепенно отражались на ее здоровье. Усталость, ощущаемая с недавних пор, содержала в себе что-то болезненное. Ей стоило больших усилий подниматься по утрам с постели. К тому же она, видимо, потеряла аппетит, и вид роскошного стола, накрывавшегося и в отсутствие монарха, вызывал у нее скорее тошноту. В этот вечер она заставила себя с трудом съесть несколько крошек и с нетерпением ждала конца трапезы.

Ее попытка своевременно покинуть общество потерпела неудачу из-за дамы, совсем не добровольно отказавшейся от охоты. Тереза д'Ароне не получила приглашения сопровождать герцогиню и была этим разгневана. Виновником она считала маркиза де Анделиса. Судя по его дурацкому поведению в отношении своей неотесанной жены, он постарался не давать той повода для ревности.

С явным удовольствием отмечала мадам д'Ароне заметную бледность юной маркизы, темные круги под ее глазами и отсутствие у нее аппетита. Наконец-то она стала соответствовать образу болезненной супруги, нарисованному в свое время Филиппом. К тому же Тереза была уверена, что сосед одобрит ядовитые высказывания.

Граф де Сюрвилье тоже не был приглашен на охоту и точно знал, что королевская немилость вызвана сообщением маркиза де Анделиса. Та проклятая охота в прошлом году принесла ему сплошные неприятности.

С фальшивым сочувствием, так чтобы слышала Фелина, мадам д'Ароне проговорила приторным тоном:

– Как страдает бедное дитя! Мадам д'Анделис выглядит совсем больной и бледной. Не удивительно, что Филиппа Вернона кроме волков в Фонтенбло привлекают пикантные прелести сестры мадам Габриэллы. Представляете, граф, говорят, что после охотничьего ужина маркиза видели входившим в ее покои. А впрочем, какой же жизнелюбивый воин захочет вечно ухаживать лишь за одним худосочным, болезненным цветком.

Не сразу, а после нескольких ударов сердца сообразила Фелина, на что так бесстыдно намекает благородная дама. Потом она услышала раскатистый смех графа де Сюрвилье, одобрившего таким способом ядовитый комок злобы, и забыла на какой-то миг про свои недуги. Союз двух людей, одинаково ей ненавистных, направленный против нее, лишил ее и без того с трудом сохранявшегося самообладания.

– Какая же вы отвратительная, старая ведьма! – высказалась она отнюдь не по-благородному. Ее серебристые глаза сверкнули, как кусочки льда. – Жаль, что у вас нельзя вырвать язык, как вырывают его на Востоке у болтливой рабыни!

По наступившей тишине Фелина обнаружила, что вокруг прекратились все разговоры. Святая Дева, с ума она, что ли, сошла, позволив себе такую свободу выражений?

Заблестевшие любопытные глаза следили за каждым движением соперниц, ожидая назревавшего интересного скандала. Тереза д'Ароне, опершись на руку графа, якобы в ужасе широко раскрыла глаза. Как бы собираясь упасть в обморок, она едва скрывала свой восторг по поводу неловкой реакции Фелины.

Маркиза де Анделис почувствовала, как краска залила ей лицо, стекая вниз, в обрамленное кружевами декольте. Она была готова упасть прямо на выложенный черным и белым паркет.

Как непростительно позволила она себя спровоцировать! Да к тому же женщине, которая наверняка лгала! Филипп не стал бы обманывать ее втихомолку. Он для этого слишком горд и честен!

Поднять глаза она не отважилась. Но когда, оправив юбки, вышла из-за стола, ей показалось, что ехидные перешептывания и тихие смешки вонзились в спину, как иголки.

Мадам д'Ароне точно вычислила момент для нанесения удара своей опытной рукой, когда Фелина осталась одинокой и беззащитной. В присутствии Филиппа она бы не решилась вести себя столь вызывающе. Вдобавок именно этим вечером Амори де Брюн из-за сильного приступа подагры предпочел постель придворному обществу.

Однако, что скажет ее аристократический супруг, узнав о непростительном поступке в присутствии всего общества? Представить его реакцию было нетрудно. Нельзя сделать из крестьянки благородную даму несмотря на все усилия...

Иветта не ждала свою госпожу столь рано, но не рискнула задавать вопросы. Печальное лицо Фелины исключало всякую доверительность.

– Помоги раздеться, – приказала юная дама раздраженно и вытащила заколки, скреплявшие ее локоны на затылке. – Я хочу...

Она вдруг замолчала. Тошнота, мучившая ее весь день, возобновилась. Давясь, она попыталась справиться с ней, но теперь для этого уже не осталось сил. Взбунтовавшийся желудок выбросил из себя небольшое количество съеденного.

Комната закружилась перед испуганными глазами Фелины подобно цветному калейдоскопу. Затем в глазах у нее потемнело. Она упала, даже не почувствовав удара.

Снова придя в себя, Фелина увидела, что лежит в постели. Иветта распустила завязки корсета и теперь растирала ей виски эссенцией, пахнувшей свежим тмином и диким розмарином. Потрясенная, она напрягла память. Что произошло?

– Иветта?.. Что... Мадам д'Ароне приказала принести меня сюда?

Горничная удивленно покачала головой в аккуратном чепце.

– Про ту даму мне ничего неизвестно, мадам. Вам стало плохо, вы разве не помните? На время вы потеряли сознание. Почему не сказали мне, что вы в положении? Теперь нельзя так сильно затягивать корсет. Не удивительно, что вам стало трудно дышать.

Озабоченная речь Иветты не достигла ушей Фелины. Горький привкус желчи и желудочного сока оставался во рту, и она механически сглотнула. Было так же противно, как при столкновении с Терезой д'Ароне, о последствиях которого сейчас лучше не думать.

– Дай мне пить, Иветта! Воды или чего-нибудь еще. Не надо было мне есть, – простонала она хрипло.

– Но вам нужно есть, мадам! – Иветта ободряюще улыбнулась. – Теперь тем более. Не беспокойтесь о своем состоянии. Завтра утром я отыщу свою тетю. Она акушерка и живет на другом берегу Сены. Она даст мне для вас чай, который уменьшит тошноту. Вот посмотрите, что после этого все станет не столь плохим. Говорят, что самыми трудными бывают первые три месяца.

Фелина маленькими глотками выпила прохладной воды и безуспешно попыталась разобраться в сказанном перед тем Иветтой.

– Что за ерунду ты говоришь? Почему я должна есть, когда мне плохо, и какие три месяца самые трудные? – пробормотала она озадаченно.

Иветта была озадачена не меньше. Неужели госпожа не следит за происходящим внутри нее? Неужели она стала невнимательна к себе? Или она шутит? Нет, это на нее не похоже.

– Я говорю о ребенке, которого вы ждете, мадам! Я думаю, что в конце лета на свет появится наследник маркиза де Анделиса!

– О, святая Мадонна!

Если Иветта и не ожидала подобной реакции от благородной дамы протестантского вероисповедания, свое мнение она оставила при себе. Ее госпожа еще больше побледнела и неподвижно лежала, откинувшись на подушки.

Почему так странно восприняла ее слова влюбленная супруга, которая после почти десяти лет напрасного ожидания, наконец, сможет вскоре родить желанного ребенка?

Внезапный шок погасил все мысли и чувства. Фелина прислушалась к себе. Потрясенная, потерявшая дар речи, почти бездыханная. Неспособная шевельнуться. Она заметила вопросительный взгляд и растерянность Иветты, но удар оказался слишком неожиданным.

– Не беспокойтесь. – Иветта объяснила себе непонятное потрясение госпожи естественным страхом любой женщины перед родами. – Когда вы справитесь с тошнотой и постоянным утомлением, вы почувствуете себя, как рыба в воде. Подумайте, какую радость испытает ваш супруг, услышав эту новость!

Фелина скорчилась, словно сброшенная с небес на землю. Она так судорожно схватила руку горничной, что причинила той боль своими длинными ногтями.

– Не говори ему ничего, слышишь! Или ты сохранишь это в тайне, или я позабочусь о том, чтобы ты всю жизнь сожалела о ее нарушении. Поняла? – прохрипела она с напряжением.

Схваченная за руку с неожиданной силой, Иветта уставилась в искаженные ужасом, нежные черты лица и широко раскрытые глаза. Содержавшаяся в них неприкрытая угроза испугала ее еще больше, чем необъяснимое поведение Фелины, до сих пор всегда дружелюбной и предупредительной. Ошеломленная, она поспешила извиниться.

– Простите, я... я не хотела вас чем-то задеть. Разумеется, я сохраню все в тайне. Можете положиться на мое молчание.

Массируя освобожденную, поцарапанную руку, горничная осторожно отошла от кровати. То, что, узнав о будущем ребенке, любезная, дружелюбная госпожа превратилась в дикую фурию, казалось и странным, и страшным.

Жизненный опыт Иветты подсказывал лишь один логический вывод: отец ребенка – не Филипп Вернон! Только так объяснялась загадочная реакция маркизы.

Осененная новой догадкой, горничная успокоила ее. Она была готова помочь госпоже и в такой ситуации.

– Можете целиком положиться на меня. Если у вас возникнут проблемы, или вам понадобится совет акушерки...

Фелина нетерпеливо прервала ее успокоительную речь.

– Ладно. Я дам тебе знать, если что... Можешь идти. Я хочу остаться одна.

С явной неохотой Иветта подчинилась резкому приказу. Когда она вышла, юная дама глубоко вздохнула. Массируя виски, она попыталась избавиться от предчувствия нависшей над ней непоправимой, окончательной катастрофы.

Забываться ей сейчас нельзя. Нужно сохранить рассудок, все обдумать, найти решение, выход.

Но возможность только одна. Если спасать любовь, нельзя рожать ребенка! Это крохотное дыханье жизни, растущее в ней, возникшее как раз из любви и нежности, подаренных ею и Филиппом друг другу.

Она попробовала заняться вычислением, но прежде чем смогла сделать какой-то логический вывод, уже утвердилась в уверенности, что зачатие ребенка произошло в новогоднюю ночь. Полная отдача всего ее существа была вознаграждена грядущей жизнью. И такую награду она решила вырвать, уничтожить, убить! Неужели ко всем бедам она потеряла еще и рассудок?

К сожалению, нет! Просто наступила полная ясность.

Филипп Вернон, маркиз де Анделис, гордый длинной родословной своих благородных предков, никогда не признает незаконное дитя от крестьянской дочери своим наследником. Одно дело влюбиться в простую, незнатную девушку, и совсем другое – сделать ее ребенка наследником древнего рода голубых кровей.

Пусть он никогда не говорил об этом впрямую, однако существовало как бы негласное соглашение избегать в часы любви возможности забеременеть. Только в новогоднюю ночь оба, забыв о благоразумии, целиком подчинились голосу страсти. Нет никакого сомнения в том, что Филипп не хочет от нее ребенка!

Фелина поднялась и решительно скинула с себя платье. Надев лежавший наготове теплый домашний халат и спрятав озябшие пальцы в широкие рукава, она принялась нервно ходить по спальне.

Как ни сожалела она о временном расставании с Филиппом, теперь она была этому рада. В данный момент она не согласилась бы предстать перед ним, чтобы он не догадался о ее паническом состоянии.

Даже живя в глухой деревушке, молодая женщина имела представление о прерывании беременности. В Сюрвилье проживала мудрая женщина, помогавшая, вопреки желанию аббата, отчаявшимся крестьянкам посредством определенного травяного отвара. Благодаря ей, измученная мать избегала родов очередного голодного рта, когда и уже родившиеся дети редко имели возможность прожить достаточно долго. Не все благополучно переносили последствия выкидыша, но большинство считало риск совершенно оправданным.

Фелина не сомневалась, что прилежная Иветта найдет для нее такую же женщину и в Париже. Она невольно ощупала свое стройное тело. Нет, еще ничего не заметно, но время работало против нее.

Она и так обязана лишь случаю тем, что Филипп оказался на охоте, а Амори де Брюн по болезни в постели, и что ни один из мужчин, озабоченных ее здоровьем, не увидел пока признаков ее недомогания. Как долго сумеет она морочить им голову?

Потрескивание одной из свечей, горевших в спальне, вернуло ее к действительности, и рукой заботливой хозяйки она поправила фитиль, прежде чем продолжить беспокойное хождение.

Проблема заключалась не в осуществлении плана, а в ее неспособности довести его до печального конца.

Убить ребенка от Филиппа? Никогда! Эту драгоценную крохотную жизнь, принадлежавшую только ей! Этого восхитительного маленького юношу со светло-коричневыми глазами или эту очаровательную маленькую барышню, которую красота отца сделает подобной чуду.

Фелина внезапно остановилась и возбужденно стиснула руки.

Правда, с опозданием, но зато интенсивно и неудержимо охватила ее бурная радость. Она всегда учитывала горькую реальность, сознавая, что ее любовь с Филиппом не может продолжаться долго. Уже на грани приближающегося отчаяния наслаждалась она каждым поцелуем, каждой лаской в ожидании окончательного расставания.

Столь благородный кавалер, как маркиз де Анделис, когда-нибудь пресытится ею. Однажды, несмотря на теперешние заверения, он женится на другой, более достойной, чтобы не прекратился его род!

Фелина не обижалась на него за это. Так поступить – его право и его долг. Придет время подчиниться обстоятельствам, и тогда все кончится. Она останется одна, с пустыми руками, со своими сновидениями и воспоминаниями.

А ведь сейчас небо послало ей утешение в ее грядущем одиночестве. Ребенка! Ребенка, способного оживить память о своем отце. Принадлежащее ей создание, которому она сможет отдать всю любовь, уже не нужную Филиппу.

– Нет, родной мой, ты должен жить. Ты дашь мне силы совершить необходимое! – прошептала она, впервые думая о зарождающейся жизни как о собственном ребенке.

Фелина расцепила пальцы и устало откинула со лба прядь золотистых волос. Переходя от бурной радости к беспросветному отчаянию, она понимала, что ей оставался лишь один путь, который она должна честно пройти до конца.

– Надо покинуть Филиппа, пока он не заметил беременности!

Вот только куда уходить? Где искать убежище или новую родину одинокой молодой женщине в положении и без всякой защиты?

Нужно выиграть время и все хорошенько обдумать. И как можно скорее, когда перестанет болеть голова и прояснятся мысли.

Усталость, с которой будущая мать боролась весь день, навалилась на нее с новой силой. Она была измучена, выпотрошена до самого дна. Но теперь, зная причину, она перестала бороться. Новая жизнь требовала своего.

У Фелины едва хватило сил поправить каминную решетку и погасить свечи, прежде чем залезть под одеяло. Красноватый уголь в камине продолжал светиться, а она погрузилась в беспокойный сон.


Глава 14


– Ох, уж эта зима! Поверь, дитя, я с каждым годом все больше тоскую по весеннему теплу!

Амори де Брюн, тяжело опершись на палку с серебряным набалдашником, опустился в кресло перед камином в покоях маркизы. Он скорчил гримасу, издеваясь над собственной неподвижностью.

– Выпейте глинтвейна, отец. Он поможет вам согреться. Иветта добавила туда макового семени для снятия болей.

Фелина заботливо протянула ему серебряный кубок с дымящимся напитком, прежде чем снова сесть на кожаный диванчик у окна, где Кроха уже ждал от хозяйки продолжения ласки.

– Ты выглядишь так, словно и тебе необходимо что-то теплое, – заметил старый дворянин, наморщив лоб над кустистыми бровями. – Или ты решила подражать прозрачной красоте мадам Габриэллы? Трудно представить себе, что Филипп будет от этого в восторге, когда расстанется наконец с волками из Фонтенбло! Плохо себя чувствуешь?

Фелина, все еще страдавшая от приступов тошноты, несмотря на травяные настои Иветты, в самом деле утратила часть своей сияющей свежести. Но она объяснила такое изменение с ловкостью, приобретенной за последние дни.

– Небольшое расстройство желудка, которое скоро закончится. Не волнуйтесь. Я съела рыбный паштет, а его лучше было бы отдать мадам д'Ароне.

Поскольку она уже поведала Амори де Брюну о неприятном происшествии, он оценил ее иронию и ухмыльнулся, а затем по-отечески утешил ее.

– Ты придаешь сей даме значение, какого она не заслуживает. Любому известно про ее тщеславные надежды, разрушенные тобой. То, что она показала когти, несущественно! И сплетни давно касаются других мелочей.

Несколько дней назад такие фразы вызвали бы у Фелины возражение. Теперь же она по многим причинам соглашалась со стариком. Тереза д'Ароне и ее мелочные интриги действительно стали несущественными, имеющими столь же малое значение, как и вопрос, сможет ли маркиза де Анделис и дальше мешать ее планам. Ибо дни маркизы были и без того сочтены.

В раздумье она сжала полные губы, а ее ясные глаза потемнели. До сих пор она ни на шаг не продвинулась в разрешении своих проблем.

Куда ей бежать? Осмелиться ли попросить о помощи Иветту? Та, во всяком случае, знакома с акушеркой, способной помочь Фелине в трудный час. Однако пока у нее не хватило мужества обдумать это.

А как убедительно объяснить отказ от роскошной жизни в Париже рядом с так называемым супругом? Открывать тайну своего происхождения, разумеется, нельзя. Слишком велика оказалась бы опасность для Филиппа и Амори де Брюна. Король никогда им не простит попытки одурачить его с помощью крестьянской девки.

В испуге обнаружила она, что старый дворянин наблюдает за ней какое-то время, и выдавила из себя слабую улыбку.

– Извините, отец, я стала невнимательной. Вы что-то рассказывали мне о новых шелковых мануфактурах, которыми король надеется ослабить торговую монополию венецианцев?

Ее собеседник помедлил, раздумывая, соглашаться с явной попыткой сменить тему или нет. Его раздумье прервала Иветта.

Она деликатно постучала пальцем в дверь, предупреждая о визите, и пропустила перед собой невысокого мужчину в темной одежде. Мужчину сопровождали две служанки, которые осторожно внесли завернутые в белое полотно платья.

Амори де Брюн поднялся с помощью палки.

– Уступаю натиску шелка и кружев, дорогая! Хорошенько присматривай за своей госпожой, Иветта. По-моему, ее здоровье в последние дни требует улучшения!

Так как он сразу же повернулся к двери, от его внимания ускользнул многозначительный взгляд, брошенный Иветтой на напряженное лицо маркизы.

Фелина уклонилась от этого взгляда и поздоровалась с господином Орелем, указавшим горделивым жестом на два сшитых им платья.

Фелина искренне похвалила его за превосходно выполненную работу. Платье огненного цвета из прозрачного шелка, посаженное на сатиновый чехол, создавало при движении впечатление колеблющегося пламени. Стоячий, украшенный жемчугом воротник и головной убор, похожий на берет с перьями, прекрасно дополняли наряд.

Однако удивительные расцветки подошли бы только даме со здоровым цветом лица и сияющими глазами. Сегодня на примерке ее раздражал жаркий румянец шелка.

Тем не менее отказаться от платья она не осмелилась. Приняла и это платье, и другое, фиолетовое из бархата, почти без украшений, только с серебряной каймой по подолу и серебряным поясом на талии.

Несмотря на то, что мода предписывала жесткие материи, широкие плотные рукава и сужающиеся, треугольные корсеты, мастер Орель рискнул скроить тяжелый, но очень мягкий бархат в соответствии с женственной фигурой заказчицы. Узкие, доходящие до пальцев рукава, две нижние юбки, лишь слегка поддерживающие широкую нижнюю часть платья. Фиолетовый цвет подчеркивал белизну бюста, соблазнительно вздымавшегося над прямоугольным корсетом. В отличие от пламенной роскоши первого, парадного платья, второе очень подходило для встречи с супругом.

– Вы, маэстро, превзошли самого себя! – сказала Фелина тщеславному портному то, что он так хотел услышать.

Она приказала Иветте выдать нужную сумму из денег, великодушно оставленных в шкатулке Филиппом на период его отсутствия.

Хотя в ее ситуации было безумием покупать новые платья, ей не удалось справиться с искушением. И не вызовет ли ненужные подозрения отказ от одежды, которую совсем недавно поручили сшить мастеру Орелю?

Может быть, женщина, достойная титула маркизы де Анделис, сможет позже носить эти платья. Такая мысль расстроила Фелину, ей пришлось закрыть глаза, чтобы сдержать слезы.

С облегчением восприняла она уход портного и служанок. Иветта вроде бы углубилась в проблему размещения красного платья в одном из сундуков, где хранились наряды маркизы. Бархатное платье Фелина снять не захотела.

Оттенки его цвета напомнили ей накидку, прикрывавшую пеструю статую Девы Марии в боковой часовне церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа.

Фелине нравилось излучение наивной покорности Богу, исходившее от статуи, которая, подобно земной матери, держала на руках младенца.

В предыдущие дни Фелина снова и снова тайком пробиралась в часовню, ища утешения в молитве.

Хотя тишина храма успокаивала Фелину и вселяла в нее веру, она все больше осознавала, как не хватает ей внутренней покорной набожности ее матери и младшей сестры. Она скорее полагала, что всемогущий Господь дал своим созданьям разум и руки, чтобы они сами справлялись со всеми трудностями, а не ждали пассивно помощи свыше. К сожалению, он явно переоценил мудрость и силы сотворенных им христиан.

По крайней мере, ее мудрость и силу. Хотя Фелина ломала голову до боли в висках, она так и не решила, с чего начать и куда бежать. Испытывая заторможенность всех восприятий, она и боялась, и желала возвращения Филиппа. Куда бы ни направилась, она хотела напоследок еще раз увидеть Филиппа, взять с собой воспоминания о последнем поцелуе, последних объятиях.

Тишину в покоях нарушало только шуршание материи и потрескивание дров в камине. Вскоре придется зажигать свечи, так как снаружи туман над рекой уже смешался с сумерками, образуя плотное покрывало.

Стук закрываемой крышки означал, что Иветта, закончив укладывать одежду, ждала дальнейших распоряжений. Приглушенный шум прервал печальные размышления Фелины.

Приняв внезапное решение, она обратилась к горничной:

– Принеси темный плащ на меху. Мне нужно глотнуть свежего воздуха. Сады в это время уже совсем опустели.

Странный каприз госпожи, решившей в наступающей темноте прогуляться по пустынным аллеям, вызвал возражение Иветты.

– Вы простудитесь, мадам. В такой туман опасно выходить наружу! Да еще в вашем состоянии.

Фелина невольно пожала плечами. Упоминание о тайне, известной лишь ей и Иветте, особенно ее рассердило.

– Чепуха! Я в конце концов не больна. Закутавшись в соболий мех, я не застыну. И тебе нет необходимости меня сопровождать. Я возьму с собой Кроху, ему полезно немного погулять на воздухе.

Столь резко поставленная на место Иветта дальше возражать не осмелилась. Она уставилась на дверь, захлопнувшуюся за юной дамой. Ей стало страшно. Внезапный испуг сковал камеристку.

Стоя двумя ногами на земле, обладая острым языком и быстрым соображением, она вовсе не была мечтательной, подверженной влиянию призраков, не искала в каждой мелочи знаков грядущего несчастья. Но сейчас ей хотелось силой удержать элегантную благородную даму, ушедшую с болонкой на руках.

Хотя их отношения за последнее время стали гораздо прохладнее, она по-прежнему испытывала сильную симпатию к Фелине. Внутренний голос подсказывал ей, что маркизе де Анделис грозит опасность.


– Какой неоценимый подарок вечернего времени! Уделите мне капельку вашего внимания, мадам. Я уже несколько дней ищу возможности поболтать с вами наедине.

Фелина, вздрогнув, посмотрела в темные горящие глаза Терезы д'Ароне и от испуга чуть не уронила Кроху на каменную дорожку. Такая внезапная встреча со своей противницей – тяжелое испытание для ее выдержки.

Маркиза сжала губы и молчаливым кивком головы выразила свое согласие: отказ от беседы означал бы подчеркнутую невежливость.

Мадам д'Ароне торжествующе рассмеялась.

– Не здесь, моя красотка. Будьте любезны проводить меня немного.

Слишком поздно Фелина призналась себе, что было бы лучше отказаться. О чем могла она говорить с этой женщиной? Ее отвращение было огромным и наверняка взаимным.

Помещение, куда они вошли, было столь очаровательно, что Фелина не смогла сдержать тихий звук восхищения.

На стенах, обитых деревянными панелями, изображались рельефные сцены из Библии. У передней стены находился небольшой трехстворчатый алтарь, основанием которого служил серебряный помост. Отдельные иконы, написанные в итальянском стиле, прославляли Благовещение.

Без сомнения, Фелина оказалась в маленькой часовне.

– Нравится?

Она услышала какой-то подвох в тоне вопроса, однако, будучи простодушной, не сообразила, куда клонит мадам д'Ароне.

– Конечно! Здесь очень красиво! У вас что, в Лувре своя молельня?

И снова злорадный смех, от которого волосы у нее на затылке встали дыбом.

– Нет, моя несведущая подруга, такой чести я не удостоена. Владелицей этого благочестивого места должна быть королева Франции. Пока король не женится снова, герцогиня де Бофор молится здесь порою наедине.

– Очень любезно с вашей стороны продемонстрировать мне здешние сокровища. Благодарю вас. Однако мой песик, как видите, забеспокоился и требует продолжения прогулки.

Фелина инстинктивно расправила плечи под элегантным плащом. Держа на руках крохотную болонку, она повернулась и быстро направилась к выходу.

– Не торопитесь, мадам! Разве вы не хотите использовать возможность для молитвы, как делали это с благочестивым прилежанием перед Мадонной в церкви Сен-Жермен?

Кроха, протестуя, затявкал, ибо маркиза де Анделис вдруг сильно стиснула пальцами маленькое тельце. Она прищурила глаза и вопросительно посмотрела на Терезу д'Ароне. До нее еще не совсем дошла суть ехидной реплики.

– Шпионите за мной, мадам?

– Если бы я догадалась, какая от этого может быть польза, я бы так и поступила. Мне же помогла только случайность. У вас, моя дорогая, прекрасный, весьма необычный плащ. Когда я снова увидела его на вас, я стала уделять вашим ежедневным прогулкам побольше внимания и очень удивлялась, видя дочь ревностного протестанта преклоняющей колени в католическом храме. Хотите по примеру нашего монарха сменить веру? Весьма пикантная новость.

Обилие различных возражений, одновременно готовых сорваться с уст Фелины, помешало ей сразу же произнести единственное. В отчаянии и растерянности прибегала она к утешению, привычному для всех, нуждающихся в помощи, к церковной молитве. К молитве в католической церкви, ибо в ней ее когда-то крестили и воспитывали.

Она заставила себя спрятать свой страх.

– Не городите чепухи, мадам. Кому интересно знать, в какой церкви я молюсь?

– Его Величеству королю Франции, детка. Он отказался от протестантских догматов и вернулся в лоно святой римской церкви. Каждый протестант, последовавший его примеру, укрепляет его позиции, подтверждает его правоту.

Превосходно зная причины кровавой, длительной войны, из-за религиозных разногласий разорившей страну, Фелина не могла понять ее последствий. Стремление убивать друг друга, молясь одному христианскому Богу, пусть и по-разному, казалось ей проявлением глупости и человеконенавистничества. Она вспомнила длительные споры с Амори де Брюном в замке Анделис, которые касались непостижимых для нее вопросов.

Маркиза де Анделис предчувствовала опасность, исходившую от стоявшей перед ней интриганки. Но что та имела теперь в виду? Невольно попыталась она защититься от следующего удара.

– Вы собираетесь в этом священном месте спорить со мной на религиозные темы, мадам? – произнесла она холодно.

– Вовсе нет, прекрасная маркиза! Хочу только ознакомить вас с неизбежным следствием ваших действий.

Тереза д'Ароне уже не скрывала своего торжества.

– Ну что ж, высказывайтесь.

– Если король узнает о вашем явном предпочтении католицизма, он наверняка заставит вашего отца и супруга последовать вашему примеру. Вы исполните, так сказать, роль миссионерши в вашем протестантском семействе. Вечная благодать будет вам обеспечена и поможет легче перенести вполне предсказуемую реакцию членов семьи.

– Нет, вы не сделаете этого!

С трудом преодоленное желание свернуть шею элегантной персоне в роскошном платье из парчи на мгновение полностью захватило все существо Фелины. Ненависть придала серым глазам стальной оттенок обнаженного меча.

Мадам д'Ароне осторожно отошла на шаг назад.

– Хотите мне помешать?

Ее смех сделался пронзительным Она с подчеркнутой небрежностью поправила кружевные манжеты.

– Ваш супруг меня унизил и оскорбил. Я не проститутка, от которой можно отделаться парой драгоценностей. Мне доставит огромное удовольствие видеть его серьезные затруднения. Затруднения этого высокомерного, заносчивого гугенота, так гордящегося своей дружбой с королем. Как замечательно, что его маленькая женушка предательски нанесла ему удар в спину, сменив веру.

– Да что вы знаете? Я вовсе не предательница. Я такая же католичка, как вы, – возмутилась Фелина.

– Значит, вы тайно стали католичкой? Совсем интересно... Теперь уж вы от меня не отделаетесь. Рассказывайте дальше!

Растерявшись от собственной неосторожности и смутившись от резкого приказного тона собеседницы, Фелина почувствовала безвыходность своего положения.

– Я не меняла веры. Меня крестили в католической церкви, – устало призналась она.

– Дочь Амори де Брюна? Не стройте из себя дурочку!

В столь явную ложь мадам д'Ароне не могла поверить при всем желании. В ярости схватив Фелину за плечи, она сильно встряхнула ее.

Исходивший от нее резкий запах мускуса и сирени вызвал у юной маркизы приступ тошноты. Из последних сил боролась Фелина с грозившим ей головокружением.

– Оставьте меня! – прохрипела она, задыхаясь. – Я не та, за кого вы меня принимаете! Я не дочь Амори де Брюна!

Внезапно отпущенная, она зашаталась. Болонка выскользнула из ее рук и в страхе забилась под ближайшее исповедальное кресло.

Когда Фелина вновь обрела равновесие, она встретила блестящий взгляд своей противницы решительно и твердо.

– Я правильно поняла, что вы не Мов Вернон? Не маркиза де Анделис? – медленно и хрипло спросила мадам д'Ароне.

– Да! Мов Вернон умерла от чахотки. Я вроде бы на нее очень похожа. Мне предложили сыграть ее роль, чтобы королю не пришло в голову заставить Филиппа жениться снова. Жениться на вас...

Последний удар она нанесла умышленно, хотя уже потерпела поражение и впоследствии могла бы об этом ударе пожалеть.

Две резкие морщины возле губ мадам д'Ароне показали, что удар достиг цели. Но это было слабым утешением.

– Как видите, никто не сможет принудить Амори де Брюна или его зятя к перемене веры из-за того, что я молилась Мадонне.

– Какая низость!

Услышать подобное из густо накрашенного рта казалось удивительным.

– Король едва ли обрадуется, если я ему об этом сообщу. Филипп Вернон может считать удачей свою ссылку из Парижа в отдаленное имение. Однако я легко могу себе представить, что Генрих Наваррский упрячет его и тестя за каменные стены тюрьмы. Старый господин, кажется, страдает от подагры. Жаль, что Его Величество не склонен прощать действий, наносящих ущерб королевскому авторитету!

Фелина вздохнула. Во всем виновата она! Не следовало превращать эту интриганку в своего врага, тогда никто не раскрыл бы обмана. Теперь же остается лишь одна возможность избежать самого худшего. Она попытается смягчить сердце другой женщины.

– За что же наказывать Филиппа? Ведь обманщицей стала я. И потом, вы, вроде бы, любили маркиза. Неужели от любви ничего не осталось? Неужели вы хладнокровно станете готовить его падение? Если вы мечтаете о мести, отомстите мне!

– Интересное предложение.

По лицу Терезы д'Ароне можно было, казалось, разглядеть, как проносятся мысли в ее голове.

– В самом деле, ценная идея. Не исчезнуть ли вам, моя юная подружка, туда, откуда вы появились? Я полагаю, что ты отнюдь не благородная дама и своей ролью обязана, помимо всего прочего, таланту подавать себя в постели.

Фелина промолчала. К чему теперь думать о достоинстве? По крайней мере, та, другая, не знала, что Фелина выросла во владеньях графа де Сюрвилье. И что циничное предложение покинуть маркиза совпало с ее собственным планом.

– Исчезнуть? – повторила она тем не менее сдавленно. – А как вы себе это представляете?

– Очень просто, малышка. У Мов Вернон возникнет очередной приступ болезни, и она в тяжелом состоянии уедет в свой замок. Такой будет версия для короля. Ты же сегодня ночью покинешь город, поклявшись своей жалкой жизнью, что не появишься в нем еще раз.

Небрежный тон приказа, сменивший ее саркастическую вежливость, недвусмысленно показал, что мадам д'Ароне не считала больше молодую женщину достойной соперницей. Последующие фразы она произнесла с уверенностью военачальницы, одержавшей полную победу.

– Я пущу слух, что маркиза почувствовала слабость и теперь слегла. Готова поспорить, что этим слухом де Брюн и Филипп воспользуются для скорой кончины мадам в своем замке, поскольку ты бесследно исчезнешь. А ты соберешь вещички и появишься в полночь у ворот галереи, ведущей к реке. Я позабочусь о том, чтобы тебя там ждали. Будь уверена в моей возможности отправить тебя на рассвете подальше от столицы. Если ты последуешь моему совету, то постараешься максимально увеличить расстояние между собой и маркизом. Ибо, услышав о тебе еще раз, я вполне смогу освежить все в памяти и поведать королю о низком обмане.

– Я сдержу свое слово, – сказала Фелина с тем природным достоинством, которое отметил в ней в первый же день Амори де Брюн. – Сделайте то, что зависит от вас, и не причиняйте вреда маркизу.

Тереза д'Ароне торжествующе улыбнулась.

– В этом можешь не сомневаться. Зачем же мне оговаривать такого представительного, состоятельного и интересного вдовца?

К счастью, Фелина не предполагала, что мадам д'Ароне уже во всех подробностях рисовала себе предстоящую свадьбу, теперь достаточно близкую. Сколько бы плохого ни находила молодая женщина в той, другой, ей никогда не пришло бы в голову, что Тереза может прямо сейчас обдумывать способы шантажа, чтобы с его помощью самой стать маркизой де Анделис.

– А теперь поторопись, девочка. И никому пи слова, никаких тайных посланий. Поняла? За тобой будут наблюдать.

Фелина молча кивнула и взяла на руки собачку, испуганно прижавшуюся к подолу ее плаща. Смертельно бледной вошла она в покои маркиза де Анделиса. В полной апатии позволила озабоченной Иветте раздеть себя и уложить в постель.

Вид ее был настолько жалок, что даже Амори де Брюн прервал свое посещение, заметив:

– Тебе необходим покой, малышка. На сегодняшнем банкете я извинюсь за твое отсутствие. Нельзя так легкомысленно относиться к расстройству желудка. Постарайся проснуться здоровой, и храни тебя Господь! Если утром тебе не станет лучше, я пошлю за доктором.

Фелина тихо поблагодарила его. Завтрашнее утро ее уже здесь не застанет.

Оставшись одна, она через какое-то время с трудом поднялась, чтобы исполнить необходимое. Сильная боль заглушала все остальные ощущения. Закоченевшими пальцами открыла она два сундука в поисках теплой и практичной одежды. Время шелков и парчи закончилось.

Кроха беспокойно крутился у нее под ногами. Наконец она взяла его на руки и прижалась щекой к шелковистой теплой шерсти.

– Нет, мой маленький, ты останешься здесь. Там, куда я ухожу, не место болонкам и беззаботным играм, – прошептала она хрипло.

Она посадила песика на кровать между подушками, и он застыл в изумлении. Ведь до сих пор его каждый раз прогоняли с этого райского места легким шлепком. Теперь же он не мог поверить в неожиданное счастье. Круглыми восторженными собачьими глазами смотрел он, как хозяйка что-то написала на листе пергамента и впоследний раз оглядела комнату, перед тем как дрожащими пальцами застегнуть плащ под подбородком.

– Прощай, Кроха! Прощай, Филипп! – произнесла она сдавленным голосом.


Глава 15


– Она – где?

Филипп Вернон глянул на тестя так, словно у того по ошибке природы выросли сразу две головы.

– Вы ведь все поняли, Филипп. Вот записка, которую я нашел!

Маркиз де Анделис уставился на кусок пергамента, где как бы пустились в насмешливый пляс слова:

«Я исчезла. Не ищите меня. Мы не должны были этого делать. Пусть Мов Вернон умрет. За все большое спасибо».

– Когда она исчезла?

– Утром, в день приношения даров. Накануне вечером ей было не по себе. Она сослалась на расстройство желудка. Выглядела изможденной и больной. Рано легла в постель, отказавшись от ужина. Ее горничная обратилась ко мне за помощью, увидев комнату пустой!

Филипп скатал из пергамента твердый шарик. Огляделся, нахмурив брови. Сундуки исчезли, не осталось никаких следов женского присутствия. Только теперь он это заметил.

Не так он представлял себе свидание, о котором мечтал целую неделю.

– Неужели я в ней так ошибся? Неужели она была лишь расчетливой малышкой, вселившей в меня уверенность, а потом сбежавшей с кучей одежды и драгоценностями? – пробормотал он, окончательно расстроенный.

Амори де Брюн сочувственно наблюдал за молодым мужчиной, с улыбкой на устах ворвавшимся в комнату, чтобы заключить свою любимую в объятия. Теперь радость в его глазах погасла, оживление на лице превратилось в застывшую маску.

– Нет, Филипп! Сундуки в замок Анделис отправил я. Иначе не смог бы успокоиться. Я обязан был всемраспорядиться, словно она действительно опять тяжело заболела и уехала домой. Ее горничная мне помогла. Думаю, мы можем положиться на ее молчание. Фелина будто сквозь землю провалилась. По-моему, она взяла только плащ и то платье, которое тогда было на ней. Нет никаких сведений о том, с кем и как она покинула той ночью дворец.

– С кем? Что вы имеете в виду? Она покинула меня из-за другого мужчины? Нет, такое невозможно!

Решительность, с которой Филипп Вернон отверг подобную возможность, обезоружила Амори де Брюна. И тем не менее он не мог поверить, что Фелина исчезла по собственной инициативе. Поэтому сказал:

– Что-то, видимо, ее напугало.

– Напугало? Она маркиза де Анделис, что же могло ее напугать? Кроме того, она ведь не ребенок и обладает острым языком и быстрым разумом, – возразил Филипп.

Амори де Брюн тяжело оперся на палку и механически потер правое бедро.

– Мне показалось, что в последнее время ее что-то угнетало. У этой юной женщины обостренное отношение ко всякому обману. Ей, по-видимому, надоела ложь и фальшивое положение. Свидетельство тому – оставленные ею драгоценности.

Жалобное повизгиванье привлекло внимание Филиппа к болонке. Кроха с егопечальными глазами и висячими ушами стал еще одной загадкой. Фелина его очень любила. Он был для нее «самой большой драгоценностью», ценнее любого бриллианта. Почему она его покинула?

«Это первое живое существо, принадлежащее мне одной. Вы и представить себе не можете, как дорог для меня такой подарок!»

Филипп словно вновь услышал слова, сказанные в тот день, когда он вручил ей живую покупку. И вновь увидел благодарное сиянье серебристых глаз в тот момент, когда она принимала из его рук пушистого песика.

Она баловала и ласкала крохотное животное. То, что болонка осталась во дворце, имело, очевидно, свои причины. Такая мысль вдруг особенно взволновала Филиппа.

– Что же случилось той ночью, Кроха, не знаешь? – спросил он со вздохом болонку, понимая, что ответа не дождется. – Ну почему проклятая охота не окончилась на три дня раньше? Почему вы мне сразу ничего не сообщили?

– Не было смысла, Филипп. Нам нужно примириться с принятым ею решением. Она дала вам столь необходимую отсрочку. Даже если Мов Вернон умрет теперь в замке Анделис, король не потребует от вас немедленной женитьбы. Он был более чем восхищен Фелиной и поймет, как вы переживаете ее кончину и как готовы сравнивать с ней любую другую женщину.

Нервно отстегнув шпагу, Вернон налил себе вина. Крепкое бургундское, выпитое залпом, не принесло ему ожидаемого от алкоголя облегчения.

– Я не могу, я не хочу в это поверить. Она любит меня.

Он продолжал отстаивать свою точку зрения, словно требуя подтверждения своей правоты у старика, сочувственно смотревшего на него.

– Надо было быть слепым, чтобы не замечать этого, – согласился де Брюн. – Возможно, как раз здесь кроется причина ее непонятного бегства. Она знала, что когда-то вам надо вступать в новый брак. Что вы должны передать наследнику родовую фамилию и титул.

Расстроенный Вернон глядел на камин, на котором кроме тяжелого многорожкового подсвечника стояла серебряная шкатулка, украшенная розовым речным жемчугом. Та шкатулка, куда он положил монеты для Фелины на время своего отсутствия.

Он подошел к ней ближе, откинул крышку. Шкатулка была пуста. Стало быть, она сбежала, взяв какие-то деньги. Но сколько их там оставалось на момент совершения решительного шага? Достаточно ли для того, чтобы он не думал о ее обеспеченности, или так мало, что ей, возможно, придется голодать? Какова судьба, ожидающая молодую красивую женщину, хорошо одетую, но совсем одинокую?

– Я разыщу ее, – сказал маркиз после раздумья, энергично закрывая крышку шкатулки. – Я должен ее разыскать!

– Нет!

Филипп, удивленно глянув на тестя, понял, что «нет» в самом деле сказал де Брюн.

Тот попытался оправдать свою категоричность.

– Успокойся, молодой человек! Нельзя задавать всем вопросы и гнаться по следам женщины, о которой каждому хочется поскорей забыть. Вас посетила идея начать весьма опасную игру. Пришло время пожинать результаты. Если вы не желаете, как озабоченный супруг, уехать немедленно в замок Анделис, придется вести жизнь, какую вы вели здесь все прошлые годы. Может быть, чуть более печальную, поскольку судьба вновь отняла у вас надежду на выздоровление жены.

– Забыть? Вы думаете, я смогу ее забыть? – Из всего сказанного Вернон отчетливо услышал только одно слово.

Горе, прозвучавшее в заданном вопросе, нашло отклик в сердце более старшего. Но де Брюн знал, что не должен показывать внешне, как сам страдал от ухода Фелины.

– Наверное, не сегодня, но через некоторое время она перестанет являться в ваших мыслях. – Де Брюн утверждал это вопреки своему опыту. – Теперь же будьте благоразумны и смиритесь с тем, что произошло. Фелина не хотела, чтобы мы ее искали.

Все еще в шоке от случившегося, маркиз не стал отвечать де Брюну. Но тот достаточно хорошо знал зятя, чтобы понять: Филипп не захочет склонить голову перед случившимися событиями.


– Примите мое искреннее сочувствие, дорогой. Как дела у вашей несчастной супруги?

Тереза д'Ароне послала маркизу невинный взгляд, полный дружеского соболезнования. Как солидно выглядел он в черном бархатном жилете с твердым белоснежным воротником, выделявшим темные, жгучие глаза на благородном лице. Она в самом деле нашла удачный шахматный ход, который помог убрать с дороги эту маленькую артистку, столь долго мешавшую планам Терезы.

– Разве вы не заявляли мне недавно, что любая попытка вызвать ваше сочувствие в случае ухудшения здоровья Мов Вернон будет напрасной?

Его равнодушный взгляд скользнул по соблазнительному шелковому платью, украшенному жемчугом. Ярко-розовый цвет оттенял смуглую красоту дамы, а тесный корсет вздымал пышную грудь до границы возможного. Густой аромат, окружавший ее, вызывал у него отвращение, напоминая о тонкой свежести Фелины.

Тереза замурлыкала, как сытая кошка.

– Ах, мой друг... Вы способны прощать женщине ревность? Как много слов появляется, когда на сердце тревожно, а гордость заставляет это скрывать. Разве не та боль, которую я пережила из-за вас, помогает мне теперь понять, как вам трудно, как одиноко без вашей прекрасной половины?

Филипп не верил ни одному слову ловко составленного монолога. Однако не решался отвечать резкостью. Было что-то необычное, тревожащее в черных блестящих глазах. Намек на торжество, на превосходство, едкая ирония. Он не мог отыскать этому объяснения, кроме, пожалуй...

– Кто вам сказал, что я страдаю? Мов сумеет снова выздороветь. Зима всегда была для нее тяжелым временем.

Тереза с легким вздохом опустила ресницы и подошла к нему, задев шуршащим подолом платья начищенные сапоги.

– Хорошо, что вы не теряете надежды. Меня поражает такая способность. Свойство настоящего дворянина. Забудьте глупые слова, сказанные мною в порыве ревности. Когда вам понадобится преданная душа, способная смягчить нежной рукой ваше горе, я буду рада узнать, что вы помните обо мне.

Филипп безучастно глядел на щедро выставленные розоватые груди. Ему стала непонятной прежняя страсть к этой даме. Но внутренний голос предостерег его от явной демонстрации сегодняшнего отношения к ней.

– Я тронут вашим участием в моей судьбе, мадам. Не забуду известить вас, когда супруге станет лучше и она вернется во дворец.

– Сделайте это!

Просьба придворной дамы была столь стремительна, что маркиз невольно задал себе вопрос, не уверена ли она уже в невозможности такого возвращения.

Однако она отошла от него с многозначительным взглядом и повернулась к графу де Сюрвилье, также не пожелавшему пропустить первую аудиенцию после возвращения короля.

Уклоняясь от встречи с Колиньи, чьи вопросы были бы ему неприятны, если бы тог спросил его о Мов, Филипп Вернон пробрался сквозь толпу придворных. Укромное местечко, которое он отыскал в оконной нише, случайно оказалось недалеко от мадам д'Ароне и графа де Сюрвилье, занятых оживленной беседой.

Покрасневшее гневное лицо графа и равнодушное холодное лицо благородной дамы вызвали его любопытство. Он поглубже укрылся за гобеленом, весь превратившись в слух.

– Думаете, я не понимаю, что ваша внезапная холодность связана с устранением маркизы де Анделис! – прошипел граф, не думая о возможном соседстве посторонних.

Мадам д'Ароне, изображая скуку, посмотрела на огромный смарагд, надетый на средний палец правой руки.

– У вас нет особых прав на меня, мой друг. Я дарю свою благосклонность по собственной воле. Вам это непонятно?

– Вы моя! Вы согласились весной стать моей супругой. Забыли?

Граф грубо схватил ее за руку, не обращая внимания на сдавленный стон.

– У нас не было официальной помолвки. А если вы будете столь же бесцеремонны, она не состоится никогда, дорогой!

Короткую паузу нарушало только сопенье дородного графа, затем он приглушил голос. Филипп разобрал только некоторые слова из угрожающей тирады.

– Может быть, я хотел бы уточнить... в полночь... матросы на барже преданы мне... юная персона редкой красоты... вероятно, благородного происхождения... что она вам сделала, зачем вы так коварно...

– Ради всех святых, замолчите! – прошептала Тереза, поспешно уводя графа за собой. Его ответа уже нельзя было разобрать.

– Филипп, у вас такой вид, словно дорогу вам перебежал главный черт из ада!

Именно теперь Вернон попался на глаза Колиньи. Он с трудом вернулся к реальности, но разум его словно застыл под тяжестью невероятного признанья. А вдруг «персона», о которой говорил граф, была Фелиной? Вдруг оба негодяя в самом деле замешаны в то, что связано с ее загадочным уходом?

– Скажите мне, каковы новые сведения о вашей прекрасной супруге? Когда я наблюдал за ней в последний раз, она казалась цветущей. Меня как громом поразило сообщение о ее новой болезни. Как ее дела?

– Надеюсь, хорошо, – проскрежетал Филипп, стараясь отыскать в толпе розовое платье.

– Прошу прощенья, Колиньи. Я вижу там мадам д'Ароне, с которой хотел бы немного поболтать.

– Поболтать? – повторил Колиньи озадаченно, пока его друг улыбался издали названной даме. – Полагаю, что ваш разум опустился в штаны, Филипп. Как можно ударять за подобной проституткой, когда ваша очаровательная супруга лежит дома больная?

– Думайте о собственных делах, Луи, а мне предоставьте возможность думать о моих.

В коротком ответе маркиза послышалось предостережение, поэтому Колиньи невольно пожал плечами. Военная дружба, связывавшая обоих, вероятно, не соответствовала больше особенностям придворной жизни. К сожалению.


Глава 16


– Упаковываете багаж? Так вы в самом деле попрощались с королем, желая вернуться в замок?

Филипп стоял перед раскрытыми сундуками и перевязанными узлами, куда было сложено имущество Амори де Брюна. То, что об отъезде тестя он узнал от других, показывало, какая глубокая трещина возникла между двумя мужчинами после бегства Фелины. Он подождал, пока оба лакея покинут комнату.

Слегка смущенно, но тем не менее откровенно де Брюн подтвердил свой отъезд, когда они остались наедине.

– Прошедшие дни укрепили мое мнение, что я вам здесь больше не нужен. Нравы двора стали мне в тягость. Позвольте уехать от вас, чтобы в Нормандии заняться своей подагрой и своей печалью.

Маркиз отлично понял, что скрывалось за осторожным намеком. Придворные болтуны, должно быть, поведали тестю, с какой поспешностью Филипп Вернон снова занял прежнее место среди кавалеров мадам д'Ароне.

– Лучше уезжайте, чем давать себе труд выяснять причины моих поступков. – Филипп почувствовал себя оскорбленным. – Вы способны вдруг осудить человека, с которым знакомы более десятка лет, которого называете сыном. Вы так мало мне доверяете?

Де Брюн молчал. Он сознавал, что каждое его слово вновь вызовет образ нежного существа, о котором оба сейчас думают с грустью.

Хотя он был чрезвычайно расстроен быстрым возвратом Филиппа к прежней возлюбленной, у него не было права осуждать зятя. Каждый выбирает собственный путь преодоления неизбежного.

Его молчание еще больше раздражало маркиза, поскольку тот полагал, что оно является очередным невысказанным упреком.

Поэтому он не стал обсуждать с де Брюном своих планов. Упрямый тесть наверняка бы настоял на выполнении просьбы Фелины, хотя маркиз меньше всего сомневался в принудительном характере написанного.

– Я знаю, что Фелина исчезла не по собственной воле. – В своем нетерпении Филипп отказался от дальнейших вежливых околичностей. – Скорее всего ее похитили! Здесь как-то замешаны Тереза д'Ароне и граф де Сюрвилье! Клянусь, что не отстану от этой женщины, пока не узнаю всей правды. Поэтому я и стараюсь вновь добиться ее расположения. У нее не должно быть никаких оснований для беспокойства до того момента, когда я сумею нанести решающий удар.

Де Брюн быстрым движением потер лоб. Его явное потрясение ослабило гнев Филиппа, который и без того был не слишком сильным.

– У тебя есть доказательства для такого страшного обвинения? – хрипло спросил старик, немного придя в себя. Возврат к доверительному «ты» означал без лишних слов, что он больше не сомневался в правоте Филиппа Вернона.

– Обрывки случайно услышанного разговора и абсолютная уверенность, что никакие причины не заставили бы Фелину уйти от меня добровольно.

Он коротко пересказал тестю услышанное в большом зале.

– Ты полагаешь, что граф мог узнать девушку? – осведомился де Брюн.

На его лице отразился страх за Фелину. Филипп задумчиво покачал головой.

– Нет. Иначе он не стал бы угрожать Терезе дальнейшими расследованиями. Он подозревает, что помогал ей в каком-то сомнительном деле, и пытается ее шантажировать. Вот уж поистине очаровательная парочка!

– Как же ты собираешься добиться правды от подобной персоны? Ведь она таким образом разоблачит себя. А вдруг экипаж судна получил приказ утопить где-нибудь бедную девочку.

– Она жива! – резко возразил Филипп. – В этом я полностью уверен. Я сразу почувствую, если с ней случится беда. Она сейчас, наверное, в каком-то надежном месте. Однако, не зная причины ее исчезновения, я не могу начать поиски или хотя бы предположить, где она от нас прячется.

– А если обратиться к королю?

Еще не закончив фразу, Амори де Брюн понял невозможность такого варианта. Филипп выдавил из себя улыбку, скорее похожую на гримасу.

– Открыть ему правду? Моя супруга для него находится в замке Анделис. Сказать ему, что та женщина вовсе не моя супруга, значит, помимо гнева вызвать у него глупые мысли. Вам известно, как привлекала его Фелина. Только уважение к моей супруге удержало его от того, чтобы свою ненасытную жажду обладания красивыми дамами распространить и на нее. Если он начнет ее искать, мы вполне можем увидеться с ней слишком поздно.

Де Брюн прошептал какое-то проклятье.

– Кажется, действительно, лишь Терезе д'Ароне известны события той проклятой ночи. А почему ты уверен в ее готовности все рассказать именно тебе?

– Она ведь чванлива, самонадеянна и властолюбива.

Маркиз дал краткое описание ее скверного характера.

– Пока она считает меня в своей власти, она способна самодовольно намекнуть на то, что Мов Вернон не больна и не уехала в замок Анделис. Если она поверит в мою слепую страсть и в мою преданность ей, у нее возникнет сильное искушение похвалиться своей исключительной находчивостью, с которой она якобы освободила меня от моей половины.

Амори де Брюн в раздумье потер резной набалдашник палки о свой жилет. Затем его постаревшее за последние дни тело резко выпрямилось.

– Она не твоя жена, забыл?

– Нет, отец, не забыл!

Филипп твердо встретил испытующий взгляд тестя.

– Но я женюсь на ней, как только ее найду, можете в этом не сомневаться. И не говорите мне о происхождении и о предках голубых кровей. Наши праотцы тысячу лет назад тоже были простыми крестьянами или рядовыми воинами. Фелина принадлежит к тем удивительным, редким созданьям, которых природа с рожденья наградила благородством души и разума. Когда я ее разыщу, я больше не позволю ей покидать меня.

Твердость и спокойствие неожиданного заявления делали ненужными дополнительные клятвы.

– Ты любишь ее?

– Да.

Старый дворянин медленно кивнул.

– Она заслужила это. Теперь я могу тебе признаться, я намеревался начать тайные поиски. Как бы я ни уважал ее решение покинуть тебя, мне не давала покоя мысль о ее полном одиночестве, об отсутствии у нее надежной опоры в теперешней жизни, без которой столь красивой и столь духовно богатой девушке придется очень нелегко. Мы вырвали ее из круга, в котором она родилась, но и среди нас она, по-видимому, не нашла своего места. Я надеюсь подыскать для нее способ существования, целиком подходящий ей.

Мужчины молча обменялись долгими взглядами, более красноречивыми, чем слова. Понимание, симпатия и облегчение в связи с устранением недоразумений.

Наконец Амори де Брюн, тяжело вздохнув, нарушил молчание. Он снова овладел собой.

– Что вы собираетесь делать прежде всего, Филипп?

Зять, поджав полные губы и прищурив глаза, ответил:

– Укрепить мадам д'Ароне в ее мнении, что я такой же влюбленный болван, как и все остальные. Чем скорее эта дама поверит в свою якобы окончательную победу, тем раньше я смогу обнаружить следы Фелины.

– Хорошо, я отложу свой отъезд до тех пор, когда ты добудешь более точные сведения.


Обстановка не изменилась, и Филипп Вернон с изумлением спросил себя, как могла ему когда-то нравиться подобная смесь восточного салона с рыночной толкучкой, характерная для спальни Терезы д'Ароне. Большие поленья в камине обеспечивали жару, как в турецкой бане.

Сама Тереза, казалось, не страдала от такой температуры. На ней было лишь соблазнительное свободное муслиновое платье, сквозь голубые складки которого просвечивали пышные очертания чувственного тела.

Расположившись на покрытом подушками диване, она призывно смотрела на маркиза из-под полуопущенных век, пока он наполнял для нее кубок вином.

– Ах, я так слаба, – театрально вздохнула Тереза. – Я поклялась, что вы никогда больше не войдете в это помещение, маркиз. Я слишком страдала после расставания, которое вы мне навязали из-за ложно понятого чувства чести.

Наклонившись, чтобы взять кубок, она постаралась как можно эффектнее продемонстрировать декольте. Ее подкрашенные темно-красные соски были едва прикрыты.

Филипп не побоялся, подобно комедианту, опуститься перед диваном на колени.

– А теперь вы мстите мне, жестокая, прекрасная Тереза! Вы показали мне райскую прелесть, позволив бросить туда лишь единственный взгляд. Ах, вы бесчувственны! Беспощадны! Бессердечны и злопамятны!

Торжествующий смех дамы доказал ему, что он выбрал слова, угодные ей. Завладев ее рукой, он стал покрывать ладонь страстными поцелуями. Участившееся дыхание свидетельствовало, что она благосклонно приняла его смелость и ожидала большего.

Мадам д'Ароне наслаждалась состоянием сладострастного ожидания, в которое ее привели настойчивые ласки. Она позволила более смелые поцелуи, которые, покрыв всю руку, достигли белоснежного плеча. Де Анделис был куда более изощренным и опытным любовником, чем граф, привыкший вести себя в постели, как наемный солдат, захвативший добычу.

Тереза освободилась от неприятного сравнения и незаметным движением белоснежного плеча сдвинула вниз платье, открыв соблазнительные груди.

Филипп ласкал ее расчетливо. Прекрасно зная, как ценит она чередование нежной и грубой ласки, он мял губами ее соски, вызывая стоны, а затем внезапно прикусывал их. Ее взвизгиванья подтверждали правильность выбранного им способа обращения с ней.

Дама совсем не замечала, насколько хладнокровно использовал маркиз свой любовный опыт. Она таяла от его эротических атак, рассчитанных на чувственность ее сладострастного тела.

Филипп преодолел свое отвращение, однако невольно обращался с ней грубее, чем первоначально намеревался. Впрочем, встречные движения ее греховного тела показывали, что такая грубость ей нравится.

– Филипп, любимый! Какое блаженство вы мне дарите! Ах, пожалуйста, помучайте хорошенько мои груди! Никто не может сделать это лучше вас!

– Вы мне льстите, Тереза, но должен сознаться, что ваше острое рагу мне особенно по вкусу после пресной домашней пищи!

Мысленно он попросил прощения у Фелины за кощунственную ложь, но внешне этого не было заметно. Нагая женщина радостно мурлыкала в его объятиях, прикасаясь кончиками пальцев к гордому профилю, почтительно склоненному над ней.

– Так вкушайте же, мой господин и повелитель, – проворковала она, еще более приподнимая свои груди для дальнейшего наслаждения. – Все уже приготовлено. Забудьте свою безвкусную протестантскую девицу. Сразу видно, что ее благочестивый фасад способен вызвать у мужчины смертельную скуку. Должно быть, она носит белые холщовые рубашки и читает «Отче наш», когда вы прикасаетесь к ней. Не правда ли?

От ее внимания ускользнуло незаметное напряжение его шеи и гневный взгляд маркиза, направленный на пышное тело, чьи не столь уже упругие округлости обнаруживали первые приметы увяданья.

– Очаровательная, соблазнительная Тереза, мне надо было догадаться, что с вами нельзя сравнить ни одну женщину. Вы лишаете меня рассудка. Я в ваших руках, – пробормотал он страстно.

Терезу д'Ароне опьянили его слова.

Она одержала победу! Она всегда могла положиться на притягательность своего тела! Он умолял ее о любви! Бракосочетание с ним теперь только вопрос времени. Но нужно действовать хитро и без ошибок.

– Я давно принадлежу вам, Филипп. Вы ведь знаете, как я хочу стать вашей навсегда. Делить с вами и радость, и горе. Подарить вам наследника...

Филипп понял, что приближается кульминация. Преодолевая внутреннее сопротивление, прикоснулся он к жаркому лону, заставив Терезу полностью расслабиться под расчетливыми ласками. При этом, словно в забытьи, он продолжал разговор, прерываемый лишь ее вздохами и стонами.

– От наследника мне придется отказаться, дорогая. Еще жива моя супруга.

– Ах, Филипп, вы мучаете меня! Не только ласками! Почему не доверяете мне? Почему не сказали даже сейчас, что супруга ваша скончалась прошлым летом? Какая же цена вашей любви?

Филипп великолепно изобразил испуг. Он вдруг отдернул руки и соскользнул с дивана.

– Откуда, черт побери, вам это известно?

Тереза снова жадно притянула его к себе и положила его ладонь на свое возбужденное лоно. Теперь нужно использовать в качестве козыря чувственность, чтобы окончательно сломить его сопротивление.

– От этой бедной, достойной сожаления девочки, которой вы приказали сыграть роль вашей жены. В отчаянии она доверилась мне и попросила о помощи. Она захотела убежать, чтобы не оставаться беззащитной игрушкой в вашей постели. Вам следует помнить, что такие вещи вы можете проделывать только с опытной женщиной, Филипп!

– Да это же...

К счастью, мадам д'Ароне перебила Филиппа, прежде чем он, возмущенный, успел совершить непоправимую ошибку.

– Ваш поступок непростителен, Филипп! Но зачем?

Этой короткой передышки оказалось достаточно маркизу, чтобы вновь вооружиться. Он вполне правдоподобно опустил голову под рассерженным взглядом возлюбленной.

– У меня не было выбора. Де Брюн меня заставил. Он догадался, что я ждал смерти Мов в надежде жениться на вас. Он не желал принимать католичку в свою семью. Когда я вернулся домой для похорон Мов, мне показали ее копию.

Смесь полуправды с отважным враньем оказалась очень удачной. Тереза поверила каждому слову. Она не выносила Амори де Брюна и была готова считать его способным на любой дурной поступок. К тому же Фелина не рассказала ей о подробностях подмены. Упиваясь победой, Тереза проворковала:

– Бедняга, почему вы мне не признались? Сколько времени потрачено зря, сколько ненужных страданий пережито. Де Брюн совсем потерял рассудок, отсюда его глупая выходка.

Филипп сделал вид, что вполне с ней согласен.

– Он был вне себя, однако не осмелился прямо заявить об исчезновении девушки. Он боялся, что об этой истории узнает король. Но многое бы отдал за сведения о том, где сейчас прячется Фелина.

– Еще бы! И не один он!

Встревоженный такой репликой, Филипп постарался замаскировать свое волнение громким смехом, а потом захватил зубами ее плечо.

– Но вы-то, моя любимая, знаете, где она. Ведь вы по своей доброте помогли малышке спрятаться. О нет, не говорите мне, куда. Я просто рад, что наивная девочка наконец исчезла из моей жизни.

Как он и ожидал, мадам д'Ароне захотелось тут же показать свою осведомленность. Увы, сказанное ею нанесло ему жестокий удар.

– Если бы я это знала, я бы дорого продала старому скряге сведения о ней. Разумеется, после нашей свадьбы, любимый. Он, кстати, знает, что малышка исповедует католичество, как и наш король? Ошибка де Брюна заключалась в том, что он не потрудился подыскать для Мов замену среди протестанток.

Раздраженный таким отклонением в сторону религии, маркиз рискнул высказать свое удивление.

– Как вы не знаете? Я думал, что вы помогли ей бежать из Парижа?

– Да, мой друг. Она должна была уехать из Парижа на барже, которая направлялась в Руан. В такое время года баржи не слишком часто проверяют. Но как только малышка там оказалась, она неожиданно словно сквозь землю провалилась.

Филиппу понадобилось все его хладнокровие, чтобы сохранить скучающее выражение на лице.

– А что с ней могло случиться?

Тереза слегка смущенно пожала полными плечами.

– Не спрашивайте. Человек, который пообещал мне, что на той барже можно быстрее всего уехать из столицы, через два дня узнал, будто малышка сбежала о баржи во время первой же остановки.

Человек. Наверняка граф де Сюрвилье. Парней, которые ему служили, маркиз увидел во время охоты. Бывшие солдаты, тупые, плутоватые, жестокие. Неужели экипаж баржи был таким же? Что могли сделать подобные люди с девушкой, красивой, как Фелина?

– А кто вам сказал об этом?

Благородная дама сексуально раскинулась среди подушек и провела по губам розовым языком.

– Вероятно, она проявила строптивость, когда члены экипажа захотели с ней позабавиться. Сена достаточно глубока, в ней сильное течение. Кто знает, что она уносит с собой в море!

Хладнокровный и сдержанный Филипп не позволил отразиться на лице страху, проникшему в его сердце. Речь шла о Фелине. О жизни самой любимой женщины.

– А не мог ли тот, кто вам об этом рассказал, сам овладеть ею? Юная наивная особа любому покажется лакомым кусочком.

Тереза д'Ароне язвительно рассмеялась.

– Возможно, он так бы и поступил, если бы я ему сообщила, кого он увозит из Парижа. Но позвольте мне сохранять мои тайны. Преданная мне горничная провожала ее до баржи. Я не желала рисковать. Ведь я надеялась после ее исчезновения стать вашей женой.

Как магнитом притягивала взгляд Филиппа белая шея, на которой выделялся слегка выпуклый кадык, когда обнаженная мадам закидывала назад голову, пытаясь подчеркнуть линии бюста. Было бы нетрудно положить на кадык пальцы и надавить.

Желание уничтожить всякое проявление жизни в этом гнусном теле было столь велико, что детали расплывались в красном мареве, возникшем перед его глазами. Она вполне заслуживала смерти. Каждая секунда ее мучений и страха оказалась бы только каплей на раскаленном камне в сравнении с огромным количеством скопившегося внутри нее зла.

Но очень скоро его желание прошло. Слишком уж быстрой, легкой стала бы теперь ее смерть. Нет, Тереза д'Ароне должна жить. Жить и надеяться, страдать и разочаровываться еще долгие, прескверные для нее годы.

– Ах, я так люблю, когда вы смотрите на меня, словно стремясь меня проглотить. Скорее, мой отважный воин, овладейте мною, я ваша добыча, ваша жертва, ваша рабыня! – прошептала она.

Испытывая глубочайшее отвращение, маркиз изо всех сил оттолкнул ее. Женщина ударилась затылком о деревянный столик, на котором стояло вино. Брызги вина и разбитого стекла покрыли пол перед диваном.

– Филипп...

Ее испуганный вопль оборвался, когда она заметила, как окаменело его лицо. Раздетый до пояса, мускулистый, грозный мужчина навис над ее ложем.

– Не существует слов в языке, мадам, которые позволили бы мне выразить все мое к вам презрение! – произнес он ледяным тоном.

– Но Филипп, вы же любите меня.

Грубо вырванная из сладострастных ощущений, она с изумлением уставилась на маркиза. Ее ушибленная голова отказывалась воспринимать увиденное глазами и услышанное ушами.

– Люблю? Вы мараете это большое чувство, когда ваш рот произносит такие слова. Скорее я до самой смерти останусь в одиночестве, чем еще раз прикоснусь к вам хотя бы кочергой, мадам.

Он успел натянуть одежду и прикрепить кружевное жабо над темно-зеленым бархатным жилетом.

– Но я ничего не понимаю... – запинаясь, пролепетала Тереза д'Ароне.

– Ничего? Объясняю. Я с самого начала догадывался, что именно вам обязан исчезновением единственной любимой мною женщины. Я воспользовался вашей чувственностью для получения необходимой информации.

Потрясение дамы с каждой фразой уменьшалось. Приподняв верхнюю губу и обнажив зубы, она превратила лицо в маску разгневанной мегеры.

– Маркиз де Анделис и дешевая комедиантка! Разве не смешно? – прошипела она. – Ну что же, мой друг, ищите свою маленькую возлюбленную на дне Сены... Желаю успеха! В феврале там достаточно холодная вода!

Не обращая внимания на поток ядовитых слов, Филипп направился к двери. Однако, взявшись за ручку, еще раз обернулся.

– Если хоть одно слово из всей истории выскочит за пределы этого помещения, я постараюсь, чтобы вы жалели о своей болтливости до последнего дня жизни. То же касается и вашего подлого приятеля графа де Сюрвилье! Вы не потрудились собрать доказательства того, о чем можете сообщить. Мое слово будет свидетельствовать против вашего. Чье слово весомее, вам легко сообразить. Будьте здоровы и пожелайте мне найти ту девушку, в чью судьбу вы без спроса вмешались. Это избавит вас от многих неприятностей.

– Вон!

Требование запоздало. Яростный крик лишь разрядил отчаяние Терезы д'Ароне, с которым ей пришлось безропотно принять последние предостережения. В бессильной злобе, рыдая, швырнула она в мраморную колонну камина стакан, случайно упавший не на пол, а на диван. Хрустальные осколки зазвенели о мрамор.

Маркиз, действительно, располагал великолепными козырями. Она слишком поспешно вела игру и потерпела поражение. Удачей для нее стала бы теперь возможность выйти замуж за графа. Лежать с эдаким болваном каждый вечер в постели... О, какое наказание!


Глава 17


– Простите мою навязчивость, мсье, но мне срочно нужно с вами поговорить!

Живые темные глаза, треугольное подвижное лицо под полотняным чепцом показались маркизу знакомыми, вот только не мог он сразу вспомнить, почему. Судя по скромному шерстяному платью и белому переднику, женщина относилась к числу молодых служанок, коих так много было в Лувре.

Ее желание говорить с ним в этот поздний ночной час пробудило в нем любопытство. Вероятно, она поджидала его перед дверью мадам д'Ароне.

– Я, кажется, знаю тебя, не так ли?

– Я Иветта, камеристка вашей супруги.

Филипп Вернон прищурил глаза и невольно огляделся. Поблизости никого не было. Камеристка Фелины, да, конечно. Его так переполнили последние события, что ему стоило немалого труда сосредоточиться на повседневных, привычных вещах.

– Чего тебе нужно? Я полагаю, ты получила полностью причитавшуюся тебе плату, когда маркиза вернулась в провинцию. Есть какие-то претензии?

– Нет, господин, мсье де Брюн был очень щедр. Только... только я думаю, я должна вам кое-что сообщить о вашей супруге! – Его молчание побудило ее добавить: – Кое-что очень важное, господин.

Филипп согласился.

– Не здесь! Пойдем в мои покои.

Иветта без возражений последовала за ним. Ей пришлось приподнять подол, чтобы поспевать за его стремительными шагами. По крайней мере, у нее не оставалось времени на дальнейшие колебания в связи с данным Фелине обещанием.

Пока Филипп Вернон разводил огонь и зажигал свечи, создавая в помещении мягкий свет, Иветта зябко потирала руки.

В знакомых ей стенах стало холодно и голо. Исчезли ковры, сундуки и кресла. Создавалось впечатление, что и маркиз собирался в скором времени покинуть столицу.

Он резко повернулся к камеристке.

– У тебя послание от супруги? Говори!

Под его испытующим взглядом Иветте пришлось собрать все свое мужество.

– Я... Я знаю, что она не поехала в Анделис, как считают придворные. Я... Я видела, как она уходила в ту ночь перед днем приношения даров.

– Ты видела?

Двумя широкими шагами Филипп подошел к ней и схватил за плечи. В сильном возбуждении он не заметил, что причинил ей боль. Камеристка подавила стон.

– Рассказывай, – потребовал он.

Теперь Иветта не могла молчать, даже если бы захотела. Страх за супругу, написанный на лице маркиза, показал ей, что она обязана говорить. Она пыталась внести какой-то порядок в совершенно невероятную историю.

– В тот вечер маркиза плохо себя чувствовала. Ей захотелось выйти на воздух. Но после прогулки по парку ей стало еще хуже. Я уложила ее в постель, но она отказалась от еды и от всякой помощи. Вынужденная подчиниться, я тем не менее беспокоилась за госпожу. С ее здоровьем было не все благополучно. Поэтому я решила еще раз взглянуть на нее, прежде чем лечь спать.

Филипп отпустил плечи горничной и отошел к камину, облокотившись на его карниз. Сгорая от нетерпения, он все же не стал ее перебивать.

– Прозвучало два удара колокола в полночь, и каково же было мое удивление, когда я увидела ее полностью одетой, в плаще, с узелком в руках, выходящей из покоев. Я быстро завернула за угол, едва не столкнувшись с ней. Когда я решилась снова осторожно выглянуть, она уже подходила к большой лестнице. Я колебалась. И тут заметила фигуру, шедшую вслед за ней, очевидно, тайком. Обе проскользнули к боковому выходу, ведущему к галерее, которая спускалась к реке. В тот час боковой выход не охранялся. Я подкралась поближе и увидела вторую женщину, беседующую с маркизой, а затем вышедшую вместе с ней наружу.

– Ты пошла за ними?

Маркиз еле справлялся со своим волнением. Иветта кивнула.

– Они направились к грузовому причалу на реке. Там их ждал мужчина с фонарем. После нескольких слов он схватил мадам и скрылся вместе с ней в темноте. Я услышала лишь скрип досок и вскрик, который сразу оборвался. Как будто кому-то зажали рот.

– О, Боже, эти подлецы...

Филипп провел тыльной стороной ладони по лбу. Иветта прервала рассказ, но, увидев нетерпеливый жест, сразу продолжила:

– Другая фигура прошла мимо меня, господин, и я узнала ее.

– Кто же другая? Я должен вытягивать из тебя подробности?

– О, нет, господин, простите. Другой была Янина, горничная мадам д'Ароне. Мы не очень ладим с ней и не раз уже ссорились. Она... Она злая ведьма, но очень предана своей госпоже. С того момента мне стало совершенно ясно, что происходит что-то нехорошее. Так как баржи отплывают из города только утром, я попыталась своевременно обратиться за помощью.

– За помощью? – повторил Филипп сердито. – Значит, ты подошла к мсье де Брюну и попросила его послать своих людей на баржу?

Иветта смущенно теребила свой подол, потупив взор.

– Нет, господин!

– Тогда ты будешь виновата, если моя супруга не выживет после столь опасных приключений!

– Я думала...

Иветта сначала замялась, а потом еще быстрее продолжила свой рассказ.

– Она выжила, господин. Шарль Дане, мой жених, капитан дворцовой стражи. Я обратилась к нему. Он пробрался на баржу и освободил мадам. Парни заперли ее в одном из трюмов. Кроме страха, пережитого ею, с ней больше ничего не случилось. На следующий день Шарль отвез ее в Сан-Дени.

Филипп Вернон разглядывал юную женщину, сурово насупив брови. Затем раздраженно проворчал:

– Поправь меня, если я ошибусь. Существует ли вероятность, что ты знала причину, по которой моя супруга покинула дворец, и потому не стала обращаться к ее отцу?

Теперь могла помочь только правда.

– Да, господин. И я поклялась ей спасением своей души, что никому не сообщу того, что знаю.

– Эту клятву можно нарушить, раз уж ты стоишь здесь и говоришь со мной. Не будешь ли ты столь любезна, чтобы назвать эту непонятную причину?

Иветта поняла, как неразумно делать маркиза своим врагом.

– У нее... скоро будет ребенок! – прошептала она еле внятно.

– Что-о-о?

Иветта, скрепя сердце, подтвердила:

– Ваша супруга в интересном положении, господин, Узнав об этом, она сильно изменилась. Запретила мне говорить о беременности. Особенно мсье де Брюну и вам... Странная реакция для счастливой матери.

Понятнее она не пожелала высказать свои соображения относительно отцовства. Если у маркиза есть собственные сомнения на сей счет, пусть сам разбирается в своих проблемах. Торопясь, она продолжала:

– Мне ясно, что я обманула ее доверие, сообщив вам об этом. Но ведь ей нужно помочь. Такая дама, как она, не в состоянии позаботиться о себе и ребенке. Вы... я уверена, что мадам любит вас всем сердцем, господин!

Иветте еще не приходилось встречать супружескую пару, сохранившую такие сильные чувства друг к другу. Поэтому она набралась смелости обратиться к маркизу за помощью. Стоило лишь посмотреть, как они ласкали друг друга глазами, даже находясь в разных концах помещения. Подобная любовь не может исчезнуть бесследно, на что и возлагала Иветта все надежды.

Филиппу потребовалось какое-то время для избавления от шока, вызванного внезапным сообщением.

– Глупая маленькая гордая киска! – пробормотал он с горечью, не замечая, что произносил свои мысли вслух перед Иветтой. – Так вот почему она сбежала. И кто только вбил ей в голову подобные понятия о чести?

Наконец, овладев собой, он развеял все колебания горничной.

– Ты правильно поступила. И не пожалеешь о том, что решилась помочь своей госпоже. Даю слово.

Молодая женщина облегченно присела в реверансе.

– Я была бы рада служить ей и впредь. Она добра и справедлива, не сердитесь на нее!

– Чтобы исполнить это желание, мне нужно сначала отыскать ее. Если б я представлял, где ее искать!..

– Она рассталась с капитаном Дане недалеко от Люзарша. Он рассказал, что она буквально прогнала его, заявив, будто добралась до нужного места и сможет обойтись без его дальнейшей помощи. Она ведь бывает очень энергичной, когда ей потребуется.

– Кому ты об этом говоришь!

Первые признаки улыбки появились в посветлевших глазах маркиза.

– Итак, Люзарш... Благодарю тебя. Думаю, теперь мне понятно, где начинать поиски.

– Вы мне сообщите, если она в безопасности?

– Обещаю. Впрочем, ты можешь дожидаться ее в замке Анделис. Если готова на какой-то период покинуть своего капитана. Завтра мой камердинер с багажом и прочими слугами отправится туда. Тебе не обязательно отвечать сейчас. Я скажу камердинеру, что о своем решении ты сообщишь ему.

Иветта с благодарностью присела в реверансе, хотя в голове у нее мелькнула любопытная мысль: «Кто же все-таки отец ребенка, которого ждет маркиза? Разве так реагирует обманутый супруг? Наверняка, нет. Но если сам маркиз был отцом, почему маркиза предпочла сбежать, а не сообщить ему о своей беременности? Да, не просто понять этих благородных дам».


– Сюрвилье?

Амори де Брюн взглянул на зятя, в сапогах и со шпорами ходившего взад и вперед по комнате, в которой он собрался позавтракать.

– Почему именно Сюрвилье? Ведь ты говорил, что там у нее не осталось родственников. Где же она найдет приют?

Филипп поднял голову.

– Об этом я хотел спросить вас. Вам она доверяла гораздо больше, чем мне. Вы наверняка говорили с ней о жизни, которую она вела до встречи со мной.

После некоторого раздумья де Брюн кивнул.

– Ну, пожалуй, священник. Аббат... постой-ка, по-моему, Видам. Он учил ее читать и писать. Кажется, он был доверенным лицом ее покойной матери, и когда та умерла, почувствовал ответственность за девушку. Ее все время угнетало то, что она уехала, не попрощавшись с ним.

– Хорошо. Тогда я начну поиски с него. Пожелайте мне счастливого пути, отец!

Филипп Вернон уже натянул перчатки, когда раздался протестующий возглас.

– Вы хотите ехать один? Ни в коем случае! Я еду с вами!

С удивлением посмотрел маркиз на морщинистое лицо, напомнившее ему, в сочетании с сердитыми серыми глазами, Фелину в моменты ее категорического несогласия.

– Отец, об этом не может быть и речи. Вспомните о своей подагре! Вы не сумеете скакать верхом по проселочным дорогам.

– Кто сказал, что я поскачу верхом? Я поеду в карете. Как иначе ты собираешься везти девушку в замок Анделис? Посадишь беременную перед собой в седло? Так или иначе, но это, скорее всего, единственный для меня шанс увидеть внука. Я не позволю рисковать его жизнью!

В некоторых случаях старшие, безусловно, бывают правы. Прошло больше недели с тех пор, как Фелина исчезла. Где бы она ни находилась, и что бы с ней ни случилось, несколько лишних часов, пожалуй, не будут иметь такого уж большого значения.

К тому же ему понадобится поддержка, если придется убеждать маленькую упрямицу не отказываться от собственного счастья. Он достаточно хорошо знал Фелину, чтобы опасаться проявления ее внезапной чрезмерной гордости, которая способна заставить девушку снова бежать от него вместе с ребенком. Она считает себя мало подходящей для него, и будет очень сложно доказывать обратное.

– Все упаковано, распоряженья отданы. Вы должны лишь приказать, чтоб запрягали, – добавил де Брюн, не поняв, чем объясняется долгое молчание зятя. – И не пытайтесь мне доказывать, что сейчас неподходящее для путешествия время года. У меня нет желания ожидать вестей в замке Анделис или в Лувре на протяжении долгих часов и дней, не зная наверняка, когда я их получу.

Он чем-то напоминал рассерженного кабана, готового к последнему сражению. Массивная голова на плотной шее агрессивно наклонилась вперед. Поднимаясь с кресла, он даже забыл опереться на палку. Де Брюн решился бы самостоятельно отправиться в Сюрвилье, если бы Филипп не захотел взять его с собой.

Поняв это, Филипп нехотя согласился.

– Видит Бог, вы тверже мельничного жернова. Я прикажу принести в карету закрытую жаровню и несколько покрывал, чтобы вы не страдали от холода. Мы отправимся в путь, когда откроют юродские ворота.

Удовлетворенный старик кивнул. Ему тоже не нужна была задержка.


Глава 18


Жюль де Видам, младший из одиннадцати детей, подаренных Алисой де Видам своему супругу Роберту, прежде чем она умерла при очередных родах, с самого начала должен был стать священником. Небольшого количества земель и деревень, доставшихся барону вокруг обветшавшего господского дома в Патуа, едва хватало для старшего сына и для приданого пяти дочерям. Поскольку Жюль никоим образом не подходил для военной службы, его ожидала только церковь.

Годы и заботы преждевременно состарили аббата. Хотя ему было чуть за пятьдесят, седые волосы и худое изможденное лицоделали его похожим на семидесятилетнего. Голодная зима в Сюрвилье, приближавшаяся к своему концу, довершила остальное изаставила его усомниться в милости Всемогущего. Почему именно бедняки должны за все расплачиваться?

Немногие озябшие деревенские жители, присутствовавшие в это печальное утро на погребении маленького Жозефа, который, к несчастью для родителей, не пережил тягот прошедших месяцев, плотнее кутались в ветхую одежду. Они мечтали о тепле домашних очагов. Только кое-кто из них обратил внимание на забрызганную грязью богатую карету, остановившуюся около церкви.

Аббат Видам был единственным, к своему изумлению, разглядевшим через кладбищенскую ограду всадника, сопровождавшего карету. Соскочив с коня, всадник открыл дверцы кареты. Неужели гости? Гости к нему?

Почтение, с каким всадник помог старому господину вылезти из кареты, позволяло предположить, что приехали отец исын, хотя внешне они мало походили друг на друга. Затем аббат заметил на лице старшего, тяжело опиравшегося на палку, следы страдания.

– Аббат Видам? – хрипло спросил тот и в ответ на молчаливый кивок головы священника сказал: – Разрешите задать вам несколько вопросов. Мы разыскиваем молодую женщину по имени Фелина!

– Фелину? Дочь Жана? Но... Пройдемте со мной в дом, господа. Он очень скромный, но там горит огонь и стены защищают от пронизывающего ветра. Кажется, в этом году весна никогда не наступит.

Дом аббата, сложенный из балок и камней, пригнулся под свисавшей соломенной крышей. Большую часть одноэтажного здания занимало помещение, служившее одновременно кухней, кабинетом и кладовой. Однако на крюках возле дымохода, где обычно коптилась свинина или колбаса, висели лишь пучки травы. Огонь в передней части очага действительно создавал приятное тепло. Грубо сколоченный стол, две скамьи и кресло с потертым кожаным покрытием, а также конторка, сундук и двустворчатый шкаф составляли всю мебель. Большое деревянное распятье с грубо вырезанным, крестьянским образом Христа украшало оштукатуренную стену возле очага.

– Садитесь!

Аббат пододвинул для старшего гостя кресло поближе к огню и задумчиво поглядел на кипящую в котле жидкость.

– Густой отвар из трав рассчитан лишь на согревание, однако, если вы голодны, я был бы рад предложить вам свое гостеприимство.

Убедившись в том, что тесть сидит удобно, Филипп сразу приступил к делу. Он даже не поблагодарил за предложение мало аппетитной еды.

– Итак, аббат, не можете ли вы сообщить нам, где находится Фелина?

Его бесцеремонность заставила священника стать осторожным.

– Простите, если я не сразу вам отвечу, но не скажете ли мне, что побудило вас узнавать о местопребывании девушки? Что связывает с вами Фелину? И кто вы?

Старик поспешил вмешаться в беседу.

– Я – Амори де Брюн, а этот нетерпеливый молодой мужчина – мой зять, маркиз де Анделис, Филипп Вернон. Фелина жила в нашем доме до... до конца предыдущей недели.

Отец Видам тоже подошел к огню, наслаждаясь теплом, проникавшим в его закоченевшее тело. Однако блаженное состояние не повлияло на его настороженность. Он попытался нащупать взаимосвязь.

– Она была у вас служанкой? Мне странно, что два высокородных господина ищут следы простой девицы, Она вас обокрала? Или существуют иные причины?

Стиснув зубы, маркиз убедился, что Видам не тот простой деревенский священник, которому можно заморочить голову красивой сказкой или примитивным враньем.

– Хотя бы успокойте нас сначала, сказав, что она жива и здорова.

Амори де Брюн вновь дипломатично подключился к беседе.

Аббат Видам пожал плечами.

– Не могу, господа. Фелина исчезла из Сюрвилье в августе прошлого года. Она и ее сестра Бландина покинули деревню ночью, ничего мне не сказав и даже не попрощавшись.

В его голосе слышалась обида на то, что с ним не попрощались.

– И с тех пор вы ничего о ней не слышали?

– Ничего!

Священник заметил в горящих глазах младшего мужчины вспышку такой боли, с трудом подавляемой, что наконец перестал обращать внимание па его раздражение. И снова попросил уточнений.

– Объясните мне все подробней. Я тогда подумал, что обе девушки от отчаянья бросились в реку и вода унесла их трупы. У них не осталось родных в деревне, и никого не встревожило их исчезновение. Деревня жила другими заботами. Я упрекал себя за недостаточное внимание к ним. Фелине я пытался внушить смирение, однако оно мало соответствовало ее характеру.

В печальных глазах Филиппа мелькнула понимающая улыбка. У его маленькой киски имелось немало качеств, но смирением она не обладала. Тут священник не ошибался.

Внезапно охрипшим голосом маркиз произнес:

– В этом виноват я, отец Видам. Девушка тогда угодила под колеса моей кареты и была слегка травмирована. Я взял ее с собой, прежде чем она поняла, что расстается с этим местом. Потом она поправилась и жила в нашем доме.

Его ловкая интерпретация смелой авантюры, в которую вовлекли ничего не подозревавшую девушку, заставила Амори де Брюна плотно сжать губы. В самом деле, лучше не обо всем рассказывать аббату. Однако удовлетворится ли тот подобным объяснением?

Уже следующие слова аббата убедили де Брюна в обратном.

– Должен признаться, господа, меня это все-таки удивляет. Двум благородным господам попадается во время их путешествия молодая крестьянка... К тому же вы ведь протестанты, если я не ошибаюсь?

Строгость одежды старшего и нетронутая гостями чаша со святой водой, стоявшая у двери, позволили священнику определить их вероисповедание.

Амори де Брюн опять подключился к беседе.

– Относительно последнего вы правы. Наверное, вы нас лучше поймете, если я скажу, что Фелина внешне очень похожа на мою умершую дочь Мов. Я полюбил ее как вторую дочь и очень беспокоюсь за нее.

– Почему же она убежала, если вы стали ей отцом и предоставили крышу над головой?

Настойчивость, с которой этот умный сельский священник посыпал солью открытую рану, довела Филиппа до белого каления.

– Она ждет ребенка, аббат, и чтобы вы не задавали новых хитроумных вопросов, отвечу – это мой ребенок.

– Помилуй ее, Святая Дева.

Аббат Видам осенил себя широким крестом.

– Всегда самые невинные и красивые становятся вашими жертвами, благородные господа.

Филипп в гневе ударил кулаком по ладони другой руки.

– Послушайте, аббат, я не соблазнял невинной девицы! Я люблю Фелину, и она тоже любит меня! Всем сердцем! Потому она и сбежала, упрямое, непослушное создание! Но я найду ее и женюсь на ней, даже если мне придется тащить ее к алтарю за волосы!

Неподдельное отчаянье, прозвучавшее в словах молодого дворянина, убедило Видама в правдивости его чувств больше, чем сами несдержанные, похожие на брань слова.

– Боюсь, что, несмотря на любовь, она мало изменилась, господа. – Аббат тяжело вздохнул. – Фелина всегда действовала по своему хотению. На горе своей благочестивой матери, надеявшейся всем сердцем на вступление именно этой дочери в монастырь, где бы она научилась смирять свои страсти.

Фелина в монастыре? Его страстная, вспыльчивая, жизнелюбивая, упрямая возлюбленная в монастыре?

Филипп издал протестующий звук, настолько диким ему показалась подобная возможность.

– Как понимать ваши слова «именно этой дочери», отец Видам?

Амори де Брюн с любопытством наклонился вперед, пытаясь прочесть ответ на лице священника.

Видам посмотрел на конторку. Взгляд де Брюна, полный ожидания, обратился туда же. На конторке лежала Библия в тяжелом кожаном переплете, хранившем следы постоянного использования. А также тоненький потрепанный томик, блестевший в рассеянном свете от затянутого пергаментом окна необычной позолотой.

Эту книгу взял в руки аббат, предварительно полистав ее, и прижал к складкам своей сутаны. Его костлявые, скрюченные от подагры пальцы прикрывали лишь небольшие участки переплета с позолоченным искусным мастером растительным орнаментом.

– Часослов! Наверняка Часослов благородной дамы? Как он к вам попал?

Голос де Брюна прозвучал глухо. Было заметно, что старого дворянина по каким-то причинам взволновал вид книги. Здоровый цвет его лица сменился бледностью, а все тело застыло в напряжении.

– Книга принадлежала матери Фелины, которая завещала мне ее после своей смерти.

Волнение де Брюна возросло.

– Хотите мне сказать, что простая крестьянка владела таким ценным изданием? Знаете ли вы, сколько оно стоит?

– Книга принадлежала матери Фелины, – повторил аббат Видам настойчиво, а затем тихо добавил: – Ее настоящей матери. Бландина, жена Жана, была приемной матерью Фелины. Ребенка произвела на свет другая женщина.

Хрип, вырвавшийся из груди Амори де Брюна, казалось, наполнил все помещение. Он протянул руку, потребовав:

– Дайте мне книгу! Прошу вас!

Священник повиновался, а Филипп с удивлением наблюдал за тем, как тесть взял книгу с такой осторожностью, которая намного превышала немалую стоимость роскошного издания.

Наконец он раскрыл книгу и стал пристально разглядывать книжный знак, изображавший герб с искусными линиями и поблекшими красками.

– Вам знаком этот герб, отец? – пробормотал маркиз, внезапно охваченный необъяснимым волнением.

Амори де Брюн медленно кивнул.

– Знакомы и книга, и герб, Филипп. Видите якорь и меч, скрещенные над морскими волнами, отец Видам? Мореплаватели и рыцари дю Рок участвовали во втором крестовом походе. Герб после этого похода вместе с графским титулом был им пожалован Людовиком VII. И уже несколько столетий в их роду хранится Часослов, однажды переписанный и проиллюстрированный для благочестивой графини.

Филипп попытался вспомнить.

– Дю Рок? Мне знакома эта фамилия, но при королевском дворе нет ее представителей. Почему, отец?

– Последняя представительница древнего и славного рода погибла в ту проклятую ночь двадцать с лишним лет назад, когда в королевстве устроили беспощадную охоту на людей протестантского вероисповедания. Я имею в виду Маризан, Филипп. Маризан де Брюн, мою супругу. Она была урожденной дю Рок.

– Однако... как могла книга попасть в руки крестьянки?

Разумный и вполне оправданный вопрос Филиппа заставил аббата Видама устало присесть на скамью возле гладко оструганного деревянного стола.

– Пути Господни неисповедимы. Вероятно, господа, я должен рассказать вам о тех событиях, которые связаны с рождением Фелины. Время было трудным. Семена вражды против вашей веры разлетелись далеко за пределы Парижа. В те дни многие гугеноты искали спасения в бегстве из столицы. Среди такой группы беженцев, которая появилась вблизи нашей деревни 25 августа 1572 года, находилась молодая женщина, вот-вот готовая родить. Измученная молодая дама, едва избежавшая смерти при нападении католиков на ее карету вблизи Шантильи.

Амори де Брюн вскочил, забыв о своей подагре и о палке, которой до тех пор пользовался при каждом шаге.

– Разве это возможно? Неужели вы, наконец, сообщите мне о судьбе Маризан после стольких лет страдания и боли? Вы можете подтвердить, что Фелина тот ребенок, которого она носила тогда во чреве?

Священник умиротворяюще воздел руки.

– Успокойтесь, господин, и не ждите от меня чуда. Я не знаю, как звали ту несчастную, я могу рассказать лишь о случившемся в те дни. Бландина нашла группу беженцев в лесу возле мельницы, собирая по утренней росе травы. Остальные, гонимые страхом, спросили только о дороге через лес на Сенли, а дама осталась. Приближались роды, и она не могла больше следовать за другими беженцами. Бландина, женщина благочестивая и отзывчивая, помогла ей добраться до заброшенного сарая, где та оставалась бы в безопасности. Бедная дама была окончательно измучена и напугана предшествовавшими событиями. Она не могла говорить и была почти без сознания, когда спустя некоторое время родила крохотную девочку. Казалось, она напряглась только для того, чтобы вытолкнуть в этот мир едва дышащего младенца. И скончалась, не приходя в себя.

Аббат Видам прервал рассказ, так как Амори де Брюн закрыл лицо руками. Слышалось только тяжелое прерывистое дыхание. Затем, овладев собой, он глянул на священника серыми глазами.

– Дальше, дальше... что было потом?

– Бландина, которая много лет напрасно молилась о ребенке, подумала лишь об одном, как спасти дитя, неожиданно посланное ей небом! Она опасалась, что преследование протестантов может коснуться и этого невинного младенца. Поэтому скрыла от всех случившееся в лесу и в сарае. Доверилась только мне, своему духовному отцу. Я похоронил следующей ночью неизвестную даму на нашем кладбище, а девочку окрестил, дав ей имя Фелина.

Филипп разрядил едва переносимое напряжение резким вопросом:

– Вы хотите сказать, что все село поверило во внезапное падение ребенка с небес? А Жан, ее муж, как он-то отнесся к этому ребенку?

– Бландина и Жан жили возле старой мельницы, недалеко от леса. Они никогда по-настоящему не были членами сельской общины, хотя Жан родился в нашем селе. Вероятно, это зависело от женщины, которая собиралась стать монахиней, но потом влюбилась в молчаливого, сурового мужчину. Всю жизнь она считала, что должна каяться за свой греховный поступок. Она ни с кем не общалась и в селе бывала только во время ярмарки. А под лохмотьями, которые носит наш народ, трудно заметить беременность женщины, господин. Ну, а Жан был немногословен, трудолюбив и благороден. Для Бландины он доставал бы звезды с неба, если бы смог. То, что Господь таким необычным способом исполнил ее желание иметь ребенка, он считал вполне нормальным. Фелина была для него родной дочерью, как если бы он был настоящим отцом. Когда Бландина через четыре года родила свою собственную дочь, оба уже успели забыть, что Фелине жизнь дала другая мать.

– Не такое, стало быть, невероятное чудо, сходство Фелины с Мов и с Маризан, – пробормотал Амори де Брюн.

– Но почему, аббат, зная о благородном происхождении Фелины, вы не пытались разыскать ее отца или других родственников? Кто сказал вам, что некому проливать слезы о молодой даме и ее неродившемся ребенке?

Филипп сжимал в руках перчатки, чтобы скрыть свое возмущение.

– А где? Через кого? В каких местах я мог бы начать поиски, маркиз? Если роженица и сказала что-то Бландине, та даже во время исповеди не открыла тайны. Какое-то время я ждал возможных известий о розыске пропавшей. Но за несколько лет таких известий не появилось, и я решил, что вся семья ребенка погибла в ту Варфоломеевскую ночь. Слишком многие тогда погибли.

– И не было никаких вещественных примет? Никаких признаков в одежде или в багаже? Вы же понимаете, что супруга де Брюна не могла бежать, будучи беременной, с одним Часословом!

– Оставьте ваш сарказм, мсье!

На какой-то момент за смиренной маской сельского священника проглянуло лицо аристократа Жюля де Видама. Его нельзя было смутить ни высокомерным поведением, ни повелительным тоном.

– Дама лишилась большей части имущества при нападении на карету. Только скромный узелок с бельем и некоторым количеством денег несла она с собой.

– Куда это делось?

– Белье? Пошло на пеленки. Деньги? Истрачены на питание. Книга? Я возвращаю ее вам. У меня не возникало желания обогатиться за счет несчастной женщины.

Однако маркиз продолжал свои упреки.

– А Фелина? Вы превратили ее в дочь крестьянина. Кто дал вам право скрывать от девушки ее происхождение?

– Вы забываете, что фактически она осталась без знатной фамилии и без всяких прав. Вы считаете, что сомнительные предположения и неопределенные возможности облегчили бы ее жизнь в Сюрвилье? Впрочем, успокойтесь, я просил ее зайти ко мне вечером после погребения. Тогда я и намеревался рассказать ей всю правду и кое-что дать с собой. Как вы знаете, она не пришла.

Аббат Видам, вставая, тяжело оперся о толстую столешницу. И снова подошел к конторке. На сей раз он откинул крышку, за которой помещались чернильница, остро отточенные перья и запас бумаги. Опустив руку внутрь, он достал что-то завернутое в бархат.

– Эту вещь я хотел отдать Фелине. Возможно, она знакома вам, мсье.

Последняя фраза предназначалась Амори де Брюну. Потом он положил уже потертый бархат на стол и развернул его.

Длинная нитка с ровными серебристыми жемчужинами, казалось, вобрала в себя весь свет, бывший в помещении. Таинственно светились безупречно обработанные зернышки. Нитка заканчивалась медальоном с лунным камнем. Драгоценность, сиявшая, как луна в ночи, могла бы украшать княгиню, и Амори де Брюн со слезами на глазах узнал свой подарок, врученный супруге много лет назад в связи с рождением первой дочери.

– Это жемчуг Маризан. Он доказывает правдивость вашего рассказа, аббат! Вам известно, что колье стоит целое состояние?

Видам кивнул.

– Я так и думал. Бландина сняла его с шеи покойной и попросила пожертвовать драгоценное украшение женскому монастырю в Бомоне. Я пообещал ей это, но не отдал его туда. Во-первых, я еще надеялся на розыск, а во-вторых, у меня мелькнула мысль, что украшение однажды может пригодиться Фелине. Я сохранил его для нее.

– Маризан надела жемчуг в день свадьбы Генриха Наваррского и Маргариты Валуа. Она очень хотела присутствовать на торжестве, и я вопреки своим опасениям взял ее в Париж.

Амори де Брюн погрузился в печальные воспоминания.

– Мне бы тогда отказать ей в просьбе и оставить вместе с маленькой Мов в моем имении. Когда я понял, какая опасность нам грозила, я сразу отправил ее в карете домой, но, увы, слишком поздно. Она оказалась в центре событий. Рассказ кучера, опасно раненного при нападении на карету, заставил меня предположить, что она во время нападения погибла.

– Сестра Мов! Не могу в это поверить!

Филипп Вернон разглядывал жемчуг, чей серебристый блеск напоминал глаза Фелины.

– Я сомневался в своем рассудке, когда время от времени воображал, что она похожа на вас, отец. Она своей манерой смотреть в глаза и утверждать свою волю очень вас напоминала!

– Подумав о том, что ей всегда не хватало благоразумия, смирения и сдержанности, вы были бы ближе к истине!

Аббат Видам удрученно вздохнул.

– Она прирожденная мятежница! После смерти Жана она едва не подняла восстание в деревне. Я очень беспокоился. Две девочки-сироты против графа де Сюрвилье! Кстати, я с самого начала хотел спросить, не находится ли Бландина, младшая сестра также в вашем доме?

Маркиз де Анделис отрешенно провел рукой по лбу. Лишь через несколько мгновений он понял, что священник говорил о девушке, поступившей в монастырь.

– Фелина соглашалась служить у меня при условии, что я позабочусь о поступлении ее сестры послушницей в монастырь в Бомоне. Настоятельница была рада богатому взносу, который я предложил за девушку, и не задавала лишних вопросов. Наверное, девушка уже успела стать монахиней.

– По крайней мере хоть одна из дочерей Бландины выбрала завешанный матерью путь. Слава тебе, Господи!– удовлетворенно произнес аббат.

– Не спешите с благодарственной молитвой, – иронически заметил Филипп. – Сейчас скорее время для просьб. Ведь все, рассказанное вами, не помогает отыскать Фелину!

До самого конца он не позволял себе поддаться радостному настроению по поводу невероятного известия, сообщенного священником. Маркиз де Анделис, уже готовый отказаться от фамильной чести и традиций во имя любви, был, к счастью, освобожден от этой необходимости.

Но прежде надо найти любимое упрямое существо, пока она не навредила себе и будущему ребенку. Он не хотел бы повторения судьбы ее матери, рожавшей в заброшенном сарае.

– Вы правы.

Амори де Брюн попытался вновь вернуться к необходимым сегодняшним проблемам.

– На вас, аббат, вся наша надежда, К кому она могла бы обратиться кроме вас?

Видам пожал под сутаной костлявыми плечами.

– Трудно сказать, но, пожалуй, одна возможность у нее была…


Глава 19


Светлое возбужденное лицо послушницы в овале белоснежного платка, под легкой прозрачной вуалью напоминало Фелине пестрые рисунки в драгоценном Часослове матери. Умиротворенность и тихое счастье, исходившие от Бландины, резко противоречили ее собственным заботам и печальным мыслям, которые трудно было отогнать.

– Мать-настоятельница права, Фелина. – Послушница подхватила нить беседы, которую они вели, неторопливо шагая по тихому переходу монастыря. – Ты не создана для жизни в монастыре! Даже если бы ты не ждала ребенка, я не знаю никого, кто так мало подходил бы для абсолютного послушания и тихих молитв, как ты.

В глубине души Фелина чувствовала, что и сестра, и настоятельница правы. Конечно, это была безумная, отчаянная идея. Бегство от сложившихся обстоятельств.

Во время первых дней пребывания в монастыре ее соблазняла гармоничная тишина монастырской жизни. Но она не отдавала себе отчета в том, что это означает, – посвятить всю жизнь лишь одному Богу.

Только ведь надо же когда-то прекратить скитания. Что ей делать? На короткое время она нашла приют за этими стенами. Однако вряд ли настоятельница продлит свое гостеприимство на месяцы. Тем более для молодой женщины, которую считают легкомысленной грешницей, ожидающей внебрачного ребенка.

Осторожно положила она ладонь на пока еще плоский живот. Ответственность за ребенка вынуждала ее принять решение. Как бы ни мало было сейчас это существо, оно требовало заботы. Ребенок Филиппа – единственное, оставшееся от бурной, страстной любви.

– Почему ты убежала от отца ребенка? – задала Бландина наивный вопрос. – Если ты его любишь, как говоришь, было бы самым разумным довериться ему. Почему ты не хочешь к нему вернуться? Не только нам, женщинам, надлежит распоряжаться нашей жизнью. Мы нуждаемся в защите! В защите мужчины или общины, как здесь, в монастыре.

Фелина покачала головой. Она никогда не допустит, чтобы кто-то принимал за нее решения.

– Нет, я слишком хорошо его знаю. Я боюсь того, что он может сделать. Он не имеет права связываться с крестьянкой. Ему необходимо жениться на благородной даме, которая соответствовала бы его знатному происхождению.

– Перед Богом все равны!

Фелина рассмеялась.

– К сожалению, мы живем не в раю, моя благочестивая, наивная сестрица, а во французском королевстве. В нем существует большая пропасть между высокородной дамой и таким ничтожеством, как я.

– Ты стала странной и чужой! Раньше ты не смеялась, когда речь заходила о Боге, – с горечью констатировала Бландина.

Отчаянье, сквозившее в словах сестры, не удивило Фелину. Детская вера в Божественное Провидение за монастырскими стенами усилилась, тогда как склонность Фелины к скептицизму стала еще большей после жизни при дворе. Она и сама почувствовала отчуждение, возникшее за прошедшие месяцы между сестрами, родившимися в одной хижине. Поэтому сказала примирительно:

– Ладно, Бландина, не будем спорить. Ты выбрала свой жизненный путь, а я поищу свой. Если тебя это успокоит, я поговорю завтра с матерью-настоятельницей, не может ли она порекомендовать меня в служанки. Вероятно, какому-нибудь благочестивому господину понадобится прилежная экономка, и он простит мне мои грехи. Ты и не представляешь, сколь многому я научилась за прошедшие месяцы.

Бландина умиротворенно потупила взор и сложила бледные руки для благодарственной молитвы. Первой с того дня, когда ее старшая сестра внезапно попросила убежища в монастыре благочестивых жен.

Усталая, бледная Фелина, пережившая тяготы нелегкого путешествия, дрожавшая от сырого, холодного февральского ветра! По ней были заметны ночевки в пустых сараях и долгие часы, проведенные на ногах. Грязный, когда-то элегантный плащ и скромное шерстяное платье, лишь после стирки приобретшее прежний вид, составляли, видимо, все ее имущество.

С большим трудом узнала тогда Бландина в незнакомке с лихорадочно горящими серебристыми глазами собственную сестру.

Только чудом в ее чреве сохранился ребенок. Однако после нескольких дней покоя и скромной, но вкусной еды Фелина вновь обрела прежнюю энергию.

Во всяком случае, она решилась осторожно рассказать Бландине кое-что о своих приключениях. Разумеется, благоразумно умолчав о том ужасе, который пережила, поняв что Тереза д'Ароне устроила ей на барже ловушку, что в планы этой женщины входило предоставить ее для развлечения матросам. И лишь отсутствие в тот вечер на борту половины экипажа стало причиной того, что ее сначала заперли в трюме.

Всю жизнь Фелина будет благодарна Иветте и ее молчаливому сильному жениху. Она боялась даже представить себе, что бы с ней произошло, если бы не помощь капитана Дане.

И тем не менее она весьма нелюбезно прогнала его, чтобы он не последовал за ней в Бомон. Когда-нибудь, найдя свое место в жизни, она сумеет вознаградить Иветту и ее возлюбленного за их преданность ей.

Однако и смягченный вариант приключений сестры потряс Бландину. А когда Фелина призналась, что ожидает ребенка, не будучи женой его отца, у Бландины не нашлось слов для выражения своего изумления.

Разрываясь между симпатией к Фелине и резким осуждением всех плотских грехов, она была вынуждена признать, что старшая сестра нисколько не сожалеет о своей беременности. Ее глубокая подавленность была вызвана не стыдом за содеянное, а болью из-за расставания с возлюбленным.

О некоторых мыслях сестры Фелина догадывалась. Скромная благочестивая душа никогда не содержала для нее больших загадок. Бландина не могла понять глубокого чувства, которое вопреки всем препятствиям толкнуло Фелину в страстные объятия Филиппа.

Воспоминания о Филиппе были мучительными для нее.

К сестрам сдержанным шагом со сложенными согласно правилам руками подошла послушница в сером платье и с белой вуалью. Склонив голову, она дала им понять, что у нее для них сообщение.

– Мать-настоятельница просит вас, мадам, пройти в комнату для посетителей! – почтительно обратилась она к Фелине.

– Сейчас иду!

Сопровождаемая девушкой не старше пятнадцати лет, Фелина размышляла над странным фактом уважительного к ней отношения. Хотя мать-настоятельница и, вероятно, многие монахини знали, что она сестра Бландины и, следовательно, не знатного происхождения, никто не осмеливался обращаться к ней на «ты».

Она не догадывалась, что месяцы, прожитые в качестве маркизы де Анделис, оставили неизгладимый след ее манере держаться. Природная уверенность ее движений превратилась в полную достоинства элегантность, изначально исключавшую вульгарную фамильярность. Даже мать-настоятельница называла ее «мадам». Хотя ее напоминания о христианском долге в связи с беременностью Фелины отличались желчной резкостью.

Неужели она вновь станет читать ей бесполезные проповеди? Правда, Фелина была благодарна за милосердие, проявленное к ней в стенах монастыря, но платить за него приходилось терпением и нервным напряжением. А это всегда давалось Фелине с трудом.

Она прошла сквозь узкие двери, открытые перед ней девушкой, и преклонила колено, демонстрируя уважение к матери-настоятельнице. Полная монахиня в строгом черном головном уборе, чьи округлые телеса резко контрастировали с суровым мужеподобным лицом, наклонила голову.

– Поднимитесь, мадам. К вам гость!

Она указала на стоявшую в тени от дверных створок высокую фигуру, которую Фелина не заметила в первый момент. Глаза молодой женщины удивленно раскрылись.

Не может быть! Это какая-то ошибка! Ее воображение, видимо, рисовало перед ней несуществующие образы.

– Я покидаю вас, маркиз, чтобы создать условия для доверительной беседы с мадам, как вы просили.

В самом деле он! Глаза Фелины, не отрываясь, смотрели на угловатые черты лица, замечали новые резкие морщины, идущие от носа к уголкам рта. Невольно сжатые губы яснее всяких слов говорили о том, как трудно ему сдержать гнев, бушевавший внутри.

Она ожидала, что Филипп Вернон будет возмущен и разочарован при встрече с ней. Но даже в самых ярких снах не могла представить, что он, несмотря на тщательно заметенные следы, отправится на ее розыски, и сейчас она будет стоять перед ним.

Она поискала глазами дверь. Ей надо бежать! Нельзя вступать с маркизом в беседу!

Хотя ее попытка ускользнуть была едва заметна, она послужила для Филиппа поводом приблизиться к Фелине одним прыжком и схватить за руку. Его пальцы безжалостно стиснули ее плечи, и Фелина не осмелилась протестовать.

Молча окунулся маркиз в серебристые глаза, обрамленные темными кругами, блеск которых он скорее угадывал, чем видел под опущенными ресницами. Скромное темное шерстяное платье подчеркивало трагическую бледность и слабые следы утомления на ее лице. Он ожидал от нее большего сопротивления, агрессивности, возмущения, а не такого подавленного молчания.

Но именно неожиданная слабость, столь новая и удивительная для ее мятежной красоты, придавала Фелине необычное нежное очарование. Нельзя было сердиться на любимую, сложившую оружие, и теперь совершенно беззащитную. Властный захват его рук перешел в крепкое объятие, и горячий нежный рот взял в плен дрожащие холодные губы Фелины.

Искушение было невыносимым. Как охотно она поддалась бы на полные любви молчаливые уговоры Филиппа, растаяла бы в его сильных руках, предоставив ему все заботы о себе!

Но смесь гордости и страха, забот и любви вынуждала ее сопротивляться. Она уперлась ладонями в грудь маркиза и повернула в сторону голову, так что его поцелуи приходились на висок, под кожей которого он ощущал биение жилки.

– Оставьте меня, мсье! Оставьте меня! Подумайте, где вы находитесь! Здесь монастырь! Уважайте окружающие нас стены.

Теплый тембр ее голоса звучал в ушах Филиппа как музыка. Гораздо меньше интересовал его смысл произнесенных слов. Его лицо озарилось улыбкой, стерев последние следы серьезности.

– Вы стали благочестивой, моя любимая?– поддразнил он ее, забыв об упреках, готовых сорваться с языка, ибо облегчение от того, что она, наконец, нашлась, подавило гнев, вызванный ее глупым поступком.

– Зачем вы пришли? Это бессмысленно. Уходите! Я приняла решение. Я рядом с сестрой стану послушницей и посвящу жизнь молитвам и покаянию, – шептала Фелина.

Она не понимала, что так забавляло его, заставляя глаза блестеть от сдержанного удовольствия.

– В самом деле? – Он уже не скрывал иронии. – А что скажет благочестивая мать-настоятельница о нашем наследнике, который окажется в монастыре? Примет решение сделать его с пеленок священником? Будьте уверены, я в данном случае тоже имею право высказать свое мнение! Мой сын родится в замке Анделис и ни в каком другом месте!

К такому удару Фелина не подготовилась. Откуда узнал он о ребенке? От матери-настоятельницы? Нет. Тогда откуда?

Забыв осторожность, она вскинула подбородок и оглядела его с ног до головы. В этот момент ее обычно проникновенный взгляд выражал лишь растерянность от безвыходности положения.

Заметив в глубине ее зрачков отчаяние, Филипп мысленно обругал себя. Мелочно и глупо было мстить ей за собственные переживания. Их любовь заслуживала лучшего обращения.

– Прости, любимая! Прости, Фелина. Я пришел забрать тебя домой. Почему ты от меня убежала? Разве ты не знаешь, что без тебя моя жизнь лишена смысла?

– Домой? – повторила Фелина еле слышно. – У меня нет дома.

–Есть, моя радость! В замке Анделис, где я, Амори де Брюн, мадам Берта и все остальные будут тебя любить и заботиться о тебе.

– Красивые иллюзии, мсье! Расскажите об этом благородной даме, на которой вы женитесь, потому что она достойна вас. У меня нет на брак с вами никаких прав. Оставьте меня в покое и идите своей дорогой.

Каждое слово сдавливало сердце Фелины, но она продолжала произносить их, хотя последние слова были еле слышны.

Филипп энергично поднял ладонью маленький подбородок и заставил ее вновь посмотреть на себя.

– У тебя есть все права, Фелина! Много удивительного произошло за это время, того, что полностью изменит твою жизнь. Тебе больше нечего бояться, любимая! Все будет хорошо.

Однако Фелина была не той женщиной, которую убаюкивали красивые слова. Она улыбнулась, а в глазах не было и искорки веселья.

– Нечего бояться? Вы должны стать волшебником, дабы совершить подобное чудо.

Следя за сменой настроений на ее лице, Филипп признался себе в собственном бессилии. Он не сумел бы убедить ее несколькими фразами в реальности внезапных перемен. Она ему просто не поверит, примет все за придуманную им сказку. Возможно, это удастся сделать ее отцу, которого сильный приступ подагры вынудил дожидаться результата дальнейших поисков в замке Анделис.

– Поверь мне, любимая. По-моему, у тебя нет иного выбора. Намеки благочестивой настоятельницы позволили мне угадать ее огромное желание избавить монастырь от гостьи. Вынужденная терпеть ее из христианского милосердия, она тем не менее опасается греховного влияния на богобоязненных монахинь.

Резким гневным движением, охватившим все тело, Фелина внезапно вырвалась из рук маркиза.

– Не боится ли она, что я увлеку Бландину на путь греховной жизни и ей придется расстаться с тем взносом, который вы так щедро передали этому святому заведению? В нашей стране, действительно, не стоит рисковать головой ради той или иной религии, если ее земные представители похожи на жадных торговцев вечным блаженством!

– Тише! Как можно высказывать здесь такие еретические мысли? Желаете попрощаться со своей сестрой?

Хотя Фелина ни единым словом не выразила своего согласия следовать за маркизом, напряжение покинуло ее тело. Какая-то покорность, словно невидимое покрывало, опустилась на него, и Филиппу стало ясно, что в первой схватке он победил.

– Нет. Мать-настоятельница все ей объяснит. И так как случившееся совпадает с ее собственными советами, она возблагодарит терпеливое небо, прочтя огромное количество молитв.

Молодая женщина вышла вместе с Филиппом Верноном из монастыря. Он благоразумно не стал нарушать молчания, в которое она погрузилась. Пока Фелина была рядом с ним, хотя он сознавал, как много проблем еще стоит между ними обоими. Ее новое положение, каким бы внезапным подарком судьбы оно ни казалось, связывало ему руки и вселяло в сердце тревогу.

Крестьянскую девушку Фелину он с мягкой настойчивостью принудил бы к браку. Он окружал бы ее любовью и роскошью, добиваясь полной капитуляции.

Благородная дама Фелина де Брюн не нуждается больше в нем и в его любви. У нее есть отец, способный защитить ее права. К тому же она стала наследницей солидного состояния.

Как поступит Фелина, узнав о тех возможностях, о той свободе, которые дает ей новый статус?

Странное ощущение появилось у него в груди, затрудняя дыханье. Только спустя какое-то время Филипп догадался, что в него проник страх. Страх перед предстоящим решением Фелины.


Глава 20


– Дитя мое, как вы выглядите! Худая, бледная, покрытая пылью! Можно подумать, что вы пешком бродили по проселочным дорогам!

Фелина не стала сообщать мадам Берте, что именно пешком шла несколько дней назад. Она с облегчением упала в объятия экономки. Какое бы ни ожидало ее будущее, мысли о возможности отдохнуть некоторое время под присмотром заботливой Берты были слишком соблазнительными.

Филипп посмотрел ей вслед, когда Фелина, не оборачиваясь, скрылась в замке. Тяжелый вздох вырвался из его груди. Невидящими глазами уставился он в серо-голубое небо, где уже появились первые признаки весны.

Долгая скачка в полном молчании не развеяла его опасений. Наоборот...

Фелина охотно вошла в ванную комнату, о которой мечтала еще в Париже. Вытянувшись в теплой воде, в которой плавали подсушенные розовые лепестки, она наслаждалась комфортом. Мадам Берта лично занималась ее золотисто-каштановыми волосами, которые, по-видимому, давно не мыли.

Она уже слышала от Амори де Брюна о чуде, случившемся в доме сельского священника из Сюрвилье. Поэтому испытывала затруднения при общении с Фелиной. Теперь ей уже было неудобно проявлять по отношению к госпоже материнскую строгость, как раньше. Почтительность лишила экономку ее обычной говорливости. Непривычная разница в положении мешала мадам Берте задавать вопросы, давно накопившиеся у нее.

Фелина, занятая своими мыслями, наконец заметила это, но не стала добиваться объяснений. Жителям замка наверняка показалось странным, что, уехав с Амори де Брюном в карете, она возвратилась запыленная, сидя на лошади перед маркизом. Но говорить о причинах этого она была не готова.

Слишком скоро пришло время вылезать из ванны, в которой успела остыть вода. Завернутая в подогретую простыню, Фелина опустилась на табурет перед камином в комнате хозяйки замка. Служанка равномерными движениями головной щетки начала расчесывать промытые тяжелые волосы, чтобы они быстрее сохли.

Мадам Берта принесла фиолетовое бархатное платье с серебряной канвой и почтительно осведомилась:

– Надеюсь, вы довольны, что я выбрала это платье? Вы будете в нем очаровательны.

Фелина была тронута выбором именно того платья, с которым ей больше всего не хотелось расставаться в Париже. Кроме платья ей пришлось отказаться от массы вещей, но эта фиолетовая ткань воспринималась ею как символ утраченного великолепия. Неужели возможность снова надеть его в замке Анделис была счастливым приз-паком?

Оно сидело не так, как в памятный вечер. Напряженье прошедших недель сказалось на фигуре, утратившей округлость. Даже беременность тут ничего не смогла изменить.

Однако туже затянутый пояс и эластичность материи скрыли немногочисленные складки, а яркий фиолетовый цвет подчеркнул белизну кожи. С подколотыми наверх волосами и с прямоугольным декольте, украшенным аметистовой подвеской на тонкой серебряной цепочке, молодая женщина опять, как по волшебству, превратилась в маркизу де Анделис, образ которой сохранила в памяти. Тем не менее она со сдержанным раздражением пробормотала:

– Это не я! Я не должна прятаться за этим образом. Мне это ни к чему.

– Это как раз вы!– подтвердила мадам Берта с намеком, и Фелина испуганно сообразила, что произнесла свои мысли вслух. – Не ломайте прекрасную головку над всякой ерундой! Ваш отец ждет в библиотеке. Как только вы слегка позавтракаете, я отведу вас к нему.

Один только взгляд на изысканнейшие блюда, в изобилиистоявшие на подносе, снова вызвал у Фелины давно привычный приступ тошноты. Побледнев, она резко отвернулась, пытаясь скрыть позыв к рвоте.

– Ведите меня к мсье де Брюну, я не хочу есть. Уберите все.

Удивление на лице мадам Берты моментально сменилось неожиданной радостью.

– Вы ждете ребенка! О, Боже, почему мне никто этого не сказал?

Замкнутость Фелины показала ей, что подтверждения она не дождется. Лишь спина под фиолетовым платьем незаметно напряглась.

Сходство Фелины с отцом, которое мадам Берта обнаружила раньше и которое принимала за игру воображения, было невозможно отрицать. Несмотря на то, что красота Фелины была воплощением самой женственности, юная дама напоминала экономке решительного воина, готовящего свое оружие к предстоящей битве.

Такое же сравнение промелькнуло в мыслях Амори де Брюна, когда Фелина вошла в библиотеку.

Гордая осанка делала ее выше ростом, а светлые глаза сверкали так же, как серебряная канва на фиолетовом платье. То ли он ошибался, то ли ее взгляд действительно выражал и настороженность и решительный отказ. Она вроде бы и не радовалась возвращению в замок Анделис.

Первые слова, произнесенные Фелиной, подтвердили его предположение.

– Почему вы не оставляете меня в покое, мсье? Я выполнила свою часть нашего соглашения!

Старик, сидевший в кресле возле камина, с больными ногами, закутанными для тепла в стеганое одеяло, однозначно указал ей на табурет напротив себя.

– Если не хочешь, чтобы и шея у меня заболела от необходимости глядеть на тебя снизу вверх, сядь, дитя мое. К тому же я хотел бы понять, за какую мою провинность я снова из отца превратился в господина.

Фелина бессознательно поправила складки на подоле, присев на табурет. Ей было нелегко причинять боль человеку, который всегда относился к ней с симпатией. Однако она не уклонилась от ответа.

– Настало время кончать комедию, мсье. Я больше не могу обманывать короля.

– Почему ты вдруг ощетинилась? Куда делась твоя любовь к Филиппу? Неужели она оказалась так мала, что ты готова о ней забыть?

Несправедливые упреки ранили Фелину больше всего. И если внешние следы ее бегства стали почти незаметными, страх и отчаянье сделали ее гораздо более ранимой и слабой, чем можно было предположить, глядя на нее.

Она постаралась скрыть слезы и прошептала еле слышно:

– Он забудет обо мне. Как только найдет достойную замену вашей дочери, он и знать не захочет о моем существовании. Отпустите меня! Каждый час моего пребывания здесь слишком труден. Если у вас сохранилась симпатия ко мне и к Филиппу, отпустите меня.

– Нет!

– Нет? – спросила она, не веря своим ушам. – Но у вас нет другого выхода, мсье. Наш обман раскрыт. Мадам д'Ароне из-за моей глупости узнала, что я католичка.

– Забудь о Терезе д'Ароне. Мы давно знаем о ее нечестной игре с тобой, – успокоил ее старик.

– Она расскажет обо всем королю. И в лучшем случае он выскажет вам свое недовольство. А может и наказать вас или заставить тоже перейти в католичество. Если вы не расскажете ему о нашем обмане. По-моему, плохо и то, и другое!

– Ее угроза и заставила тебя бежать из Лувра? Очень надеюсь, что в аду эту интриганку ждет особенно сильный огонь.

На губах Фелины появилась улыбка.

– Допустим, что ее шантаж совпал с моими намереньями. Я должна была бежать во что бы то ни стало. И сейчас должна. Поверьте, я знаю, что делаю. Так будет лучше для Филиппа.

– А как с ребенком, которого ты ждешь?

– О, Боже милосердный, неужели у меня не осталось никаких секретов? Это мой ребенок! Оставьте мне хотя бы единственное утешение!

Поединок между двумя парами серых глаз закончился победой Амори де Брюна. Он понимал, что надо начинать разговор, ибо опасно было ждать подходящего момента или подыскивать в уме особенно удачные фразы.

– Тебе не нужно уходить, Фелина! Твой побег закончен. У тебя есть все права занять среди нас свое место и забыть о причиненном тебе зле. Жизнь в большом долгу перед тобой! Тебе знакома эта книга?

Он взял с приставного столика книгу в кожаном переплете. Молодая женщина удивленно посмотрела на нее.

– Молитвенник моей матери! Откуда он у вас? – Она помолчала, наморщила лоб и сделала моментальный вывод. – Вы узнавали обо мне у аббата Видама. Но зачем забрали у старика эту ценную вещь? Ведь у вас такое количество интересных изданий! Разве недостаточно было ему огорчения из-за того, что я уехала не попрощавшись, хотя должна его за многое благодарить?

– Часослов твоей матери, – многозначительно повторил Амори де Брюн хриплым голосом. – И перестань переживать за отца Видама. Я ведь не жулик. Он был щедро вознагражден за возвращенную тебе книгу твоей матери.

Фелина едва осмелилась дотронуться до протянутого ей тома. Затем сказала задумчиво:

– Книга моей матери. Для меня осталось загадкой, как она у матери оказалась. Я не думаю, что книга всегда принадлежала ей. И потому считала правильным, что после смерти матери книга досталась аббату Видаму. А мне она зачем?

Амори де Брюн подтвердил:

– Она принадлежала твоей матери, но воспитавшая тебя крестьянка не была ее законной владелицей.

Фелина еще больше побледнела.

– Я... я не понимаю, что вы хотели сказать...

– Твоя мать, моя родная Фелина, была прекрасной, жизнерадостной, немного упрямой дамой, которая смогла бы обвести вокруг пальца безумно влюбленного в нее супруга. Поэтому он совершил глупость, взяв ее, вопреки предчувствию в Париж на свадьбу Генриха Наваррского, хотя она была на седьмом месяце беременности. Когда ему стало ясно, как обострилась вдруг политическая ситуация, он отправил ее вечером перед Варфоломеевской ночью назад в Нормандию, в свое имение. Но она не вернулась туда. На ее карету напали католики, все пассажиры и слуги были убиты. Кучер, которого тоже сочли мертвым, спустя несколько недель принес ужасную весть.

Никто не знал, что юной даме в последний момент удалось убежать. Лишь немногие вещи, которые держала на коленях, захватила она с собой. Среди них Часослов. Хотя ей удалось присоединиться к группе протестантов, счастье не улыбнулось ей. В лесу близ Сюрвилье у нее начались схватки. Ее спутники, опасаясь за собственные жизни, оставили женщину там. Добрая крестьянка, увидев роженицу, укрыла ее в пустом сарае. Следующей ночью на свет родилась крохотная девочка, стоившая жизни своей матери. Дама умерла, не приходя в сознание. Крестьянка с помощью местного священника похоронила незнакомку, забрав себе ее имущество. Опасаясь, что разгневанные католики не пощадят и младенца, она выдала девочку за собственную дочь, а священник окрестил новорожденную, дав ей имя Фелина. Обоим она напомнила маленького, беспомощного котенка.

Фелина уставилась на Амори де Брюна широко раскрытыми глазами.

– Откуда... вы все это узнали? – произнесли ее пересохшие губы.

– Частично из собственных горьких сведений, частично из рассказа отца Видама, у которого мы спрашивали о тебе. Девичья фамилия твоей матери была дю Рок. Маризан дю Рок. Родовой герб дю Рок изображен на первой странице.

– Маризан дю Рок?

– Ты похожа на нее, как может дочь походить на мать. Не на сестру Мов ты похожа. Та была нежной, послушной, смиренной и очень терпеливой. В отличие от Маризан, чей темперамент сочетал порывистость ветра и неукротимость бури. Однако супругой она была нежной, заботливой, такой, какую только может пожелать себе мужчина. У меня никогда не возникало желания искать себе другую!

Фелина уже не могла усидеть на табурете. Она вскочила и прижала пальцы к вискам, словно пытаясь навести порядок в мыслях и чувствах, кружившихся в голове.

Ей вспомнилась печаль, наполнившая ее при взгляде на покойную Мов Вернон. Неосознанная боль и сожаление о том, что она уже никогда не познакомится с этой женщиной. Неужели она бессознательно ощущала в своем сердце связь? Прочный союз между сестрами, не поддающийся объяснению? А как еще объяснить симпатию, возникшую с самого начала к человеку, сидящему сейчас напротив нее?

Ее вопросительный взгляд остановился на слегка квадратном впечатляющем лице под седыми волосами.

– Значит, я... Господь небесный, значит, я ваша дочь? Сестра Мов Вернон? Нет, нет... это просто невероятно!

Амори де Брюн развернул пергамент и молча протянул его ей. Фелина пробежала глазами корявые строки и определила, что это выписка из церковной регистрационной книги.

«В год 1572 после Рождества Христова, в 26 день августа месяца на свет появилась Фелина. Мать умерла во время родов. Да упокоит Господь ее душу. Жан и Бландина удочерили новорожденную».

—Твоя мать носила украшение, которое аббат Видам должен был по желанию Бландины передать в монастырь благочестивых жен, но не сделал этого. Нитку жемчуга. Поверни лунный камень по часовой стрелке.

Дрожащими пальцами Фелина исполнила просьбу. Медальон, висевший на нитке, раскрылся, и она увидела свое лицо!

Рука неизвестного художника изобразила на крохотном овале Маризан де Брюн во всем ее очаровании. Очертание губ, блеск серебристых глаз, гордая линия длинной шеи – ошеломляющее собственное отражение в зеркале.

Труднее было узнать лицо Амори де Брюна в угловатых чертах молодого мужчины, изображенного на другой створке медальона. Лес густых каштановых волос покрывал голову, а серые глаза смотрели на Фелину с непоколебимой уверенностью в себе.

Это было последним доказательством, убедившим и отца Видама, хотя жизнь оставила заметные следы на уже дряблой и морщинистой коже дворянина.

Фелина ощутила ладонью острые края медальона и подняла глаза. Будто под действием магической силы подошла она к старику и опустилась перед ним на колени. Положив на его ноги голову, она застыла в неподвижной позе, и Амори де Брюн не сразу заметил, что она плачет.

Мягким движением он заставил ее поднять лицо и вытер слезы на щеках. Однако Фелина не могла остановиться. Влага продолжала непрерывно стекать по ним. Потрясенная услышанным и увиденным, женщина была способна только всхлипывать.

– Очень надеюсь, что слезы, которые ты проливаешь, последние, – проворчал растроганный де Брюн не совсем твердым голосом. – Ведь должен тебе признаться, даже после свершившегося во время поисков псевдо-Мов чуда я не сумею полюбить тебя сильнее, чем любил уже много месяцев назад, дитя мое!

– Отец!

Возможность с полным правом и чистым сердцем назвать его так устранила смятенье и дала наконец место бурной радости. Еще понадобится время, чтобы осознать все изменения и сделать необходимые выводы. В данный момент ей достаточно оказаться в его ласковых объятьях.

– Теперь ты веришь, что нет нужды бежать из этих стен?

Он вернул ее снова в реальную действительность и тем самым вызвал тревожные вопросы, невольно сорвавшиеся с ее губ:

– А Филипп? Что он думает о случившемся? Где он? Почему избегает меня? Почему ничего мне об этом не рассказал?

На губах старика появилась снисходительная усмешка.

– Он не уверен в твоей реакции. Он вдруг задал себе вопрос, его ли самого ты любишь или только жизнь, которую он мог тебе предложить. Как Фелина де Брюн ты стала юной дамой из знатной семьи и в состоянии выбрать любого из благородных мужчин, которые вскоре упадут к твоим ногам.

– Благородная дама с ребенком от другого в своем чреве. Вы забыли о некоторых существенных деталях, отец! – произнесла она насмешливо.

– Не жди от впавшего в отчаянье влюбленного разумных мыслей, малышка. Он сражается с призраками и проклинает судьбу, позволившую тебе теперь принимать самостоятельные решения. Крестьянскую дочь Фелину он мог бы силой привести к алтарю. В Париже он не преминул мне заявить, что собирается сделать это несмотря на твои и мои протесты. Он хотел обвенчаться с тобой, еще считая твое сходство с моей дочерью простой игрой природы. Но тебе вдруг выпала удача! Даму де Брюн он не смеет завоевать насильственным путем. И теперь предполагает худшее, поэтому страдает, надеется и снова учится молиться.

– Как может он сомневаться в моей любви? Он с ума сошел!

Амори де Брюн сдержанно подтвердил справедливость ее восклицания.

– Безусловно. От тебя зависит возможность вернуть ему рассудок.

– Однако я не смогу выйти за него замуж! – внезапно вспомнила Фелина. – Я же католичка! Вся дурацкая комедия разыграна потому, что он не хотел католичку в жены!

Наверное, впервые за всю свою долгую жизнь Амори де Брюн сумел спокойно отнестись к проблеме, из-за которой во Франции вспыхнула ужасная война.

– Возможно, все мы недооцениваем великую справедливость Всевышнего. Возможно, даже я напрасно осуждал короля, для которого мир в стране стал важнее победы одной из религий. Я с удивлением начинаю понимать, что мне, в сущности, все равно, в какой церкви молится моя дочь. Важно, что она живет, что Господь по своей доброте подарит мне внука. И не думай об угрозе мадам д'Ароне. Как только утихнет моя подагра, я сам расскажу королю о той путанице, которая возникла в нашей семье. Генрих Наваррский умен и справедлив, он наверняка не станет мешать твоему счастью.

Фелина интуитивно поняла, как сильно все эти события потрясли Амори де Брюна, если даже строгие догмы его веры вновь обретенная дочь сумела значительно смягчить. Однако она все еще не решалась поверить в собственное счастье. Возможно ли, что лишь она видела трудности там, где их на самом деле не было? Действительно ли король, проявив великодушие, позволит торжествовать справедливости? А что с Филиппом?


– Антуан! Антуан! Проклятье, где он застрял?

Филипп Вернон, маркиз де Анделис, был таким же раздраженным и нетерпеливым, как и его голос. Исчезновение камердинера соответствовало его настроению. При этом маркиз прекрасно понимал, почему вышколенный слуга избегал своего господина, которому в данный момент все равно не угодить.

Уже целая ночь и целый день прошли с тех пор, как Амори де Брюн разговаривал со своей дочерью. Неужели Фелина не поняла, что он ждет от нее решения? Что он почти потерял рассудок? Что неуверенность, вызванная ее молчанием, его тяготит?

Еще во время скачки из Бомона в Анделис она молчала, как немая, отвечая на все вопросы лишь движеньем головы. А что он мог поделать? Опять не спать всю ночь, напрасно мечтая заключить ее в свои объятья? Он ведь не смеет принуждать ее, и это проклятое бессилие нервировало его, вызывая неоправданный гнев.

После беседы с Амори де Брюном Фелина не выходила из своей комнаты, это ему было известно. Только мадам Берте разрешалось туда входить. Что делала там Фелина в одиночестве? Почему она избегала встречи с ним? Почему не выходила к столу?

И сегодня вечером он напрасно ожидал ее появления во время ужина.

Гордость не позволяла ему задавать вопросы тестю. За столом шли скучные разговоры о сорте зерна, которое надлежит сеять в марте.

Конечно, ее отец потешался, видя его смятение. Но пусть Фелина сама скажет обо всем. Правда, ожидание постепенно сводило его с ума!

Окончательно рассерженный, он налил себе вина из графина и стал развязывать шнурки на коричневом жилете. Во время войны он достаточно долго обходился без камердинера и потому всегда мог раздеться сам. Сняв жилет через голову, он остался в вышитой белой холщовой рубахе и коротких, до колен, штанах, обтягивающих его мускулистые ноги. Сапоги и чулки были брошены вслед за жилетом, и он босиком направился к своей постели.

Вышитые парчовые занавески с золотыми кистями были с одной стороны раздвинуты. Ночной светильник ронял золотистые лучи на шелковые подушки. Среди подушек удобно расположилась Фелина, смотревшая на него. Хотя ее облик показался ему галлюцинацией, он внимательно разглядел все детали.

На ней была прозрачная розовая рубашка, отражавшая свет ночника. На согнутой ноге четко обозначались линии бедра. Распущенные волосы падали шелковистыми мягкими локонами на полуобнаженные плечи, а серебристые глаза излучали насмешку и неприкрытый вызов.

Следы усталости снова исчезли с безукоризненного лица Фелины. Кожа приобрела розоватый оттенок, а едва заметные голубоватые тени под серыми глазами делали их еще загадочней. Она всегда была красивой, но до сих пор в ней не было опасной притягательности женщины, уверенной в себе и в своей любви.

– Можно подумать, что вы принимаете меня за привидение в замке Анделис, мой дорогой!– промурлыкала она.

– Вот именно! Как... откуда... почему вы здесь? Как сюда попали?

– Через вон ту дверь. Неужели вас пугают стены замка? В Париже, господин, вы умели говорить намного лучше!

Одним прыжком он приблизился к ней и схватил за плечи.

– Нет! Без придворной болтовни, дорогая! Нельзя в течение двух дней не обращать на меня никакого внимания, а потом вдруг, как сирена, ложиться в мою постель!

– Не хотите ли снова прогнать меня, мой повелитель?

Фелина отлично понимала, что не зря теплые, сильные руки обняли ее за плечи.

– Изменилась моя фамилия, а моя любовь осталась прежней. Достаточно сильной, чтобы убежать от вас, сохраняя честь вашего рода. И достаточно сильной, чтобы навсегда привязать вас к себе, когда убегать нет необходимости!

Потрясенный этим признанием, которое могла сделать лишь храбрая Фелина, Филипп опустил глаза и тяжело вздохнул. Однако совсем не просто разорвать страшную сеть, сплетенную из опасений, гордости и гнева, опутывавшую его многие часы.

– А тогда к чему промедление? Зачем желание мне отомстить?

Фелина покачала головой и нежно дотронулась пальцами до гневных складок на его лбу.

– Отомстить? Вот смешная идея! Ведь я была совершенно измучена и к тому же сильно измотана этой дикой скачкой. Мадам Берта рассердилась, узнав, что я в то время уже ждала ребенка. Вам повезло, что она не вцепилась ногтями вам в лицо. Она отправила меня в постель, как только я вышла из библиотеки. Поила меня какими-то настойками из трав, пока я не заснула. Так крепко, как уже давно не спала. Когда я проснулась, начался уже сегодняшний вечер, и мадам Берта совершила чудо, принеся мне такой ужин, который мой бедный желудок согласился переварить. Довольная, она наконец ушла из моей комнаты. Тогда я проскользнула через ту смежную дверь, смутив бедного Антуана, и стала ждать вас в постели. С большим нетерпением, признаюсь вам под конец.

Последние слова она произнесла, прижавшись к его груди. Его лицо в это время утонуло в ее волосах. Ее руки, отделенные от его тела только тонкой льняной рубашкой, обняли его за плечи. Фелина слышала громкий стук его сердца.

И вдруг в ее голове мелькнула поразительная мысль: ей удалось вселить страх в такого непобедимого, сурового дворянина.

– Фелина, моя красавица, сердце мое, моя жизнь! Никогда больше не оставляй меня! Второй раз я этого не вынесу!

– Я и не собираюсь оставлять вас, господин! – скромно ответила она.

Казалось, что лицо Фелины осветилось изнутри. Светом, победившим грозный огонь в ее глазах, ставших нежными, как лунный блеск на поверхности неподвижного пруда. На ее лице отразилась беспредельная любовь, которую не смогла бы ему подарить никакая другая женщина. Эти перемены взволновали его больше самого страстного признания.

– Мне будет трудно не прикасаться к тебе, моя родная, когда ты так смотришь на меня, – прошептал Филипп сдержанно.

– Не понимаю, что тебе мешает прикасаться ко мне. Едва заметным движеньем убрала она рубашку между его грудью и своей щекой. Ее губы коснулись его кожи. Дыхание Филиппа участилось от дерзкого и нежного прикосновения ее язычка к его соскам.

– А как же ребенок, которого ты ждешь?

Фелина от души рассмеялась.

– Уж если ему не повредила скачка, не повредит ему и наслаждение, которое ты мне подаришь.

Этой фразы оказалось достаточно. Розовая ночная рубашка соскользнула с плеч, и Фелина отдалась страстным, жадным поцелуям, покрывавшим ее губы и тело. Они оставляли жгучие следы на нежной коже. Фелина извивалась в его ласковых объятьях.

Между ними не осталось никаких преград; они были равны друг другу и связаны только силой большой любви. Их слияние стало подарком судьбы, означавшим для Филиппа и капитуляцию, и счастье.

В такой момент никому из них не хватило бы терпения для долгой эротической игры. Ее время настанет потом.

Они были охвачены бешеной, неудержимой лихорадкой. Каждый стремился ощутить другого внутри себя, слиться с ним, став единым телом, единым сердцем, единой душой.

На вершине наслажденья, предвкушая оргазм, Фелина открыла глаза и увидела, что Филипп пристально смотрит на нее. Но это был уже не взор нацеленного на добычу сокола, а взгляд, полный удивления, наивного восхищения и чистейшей радости.

Лицо юноши, каким оно, вероятно, было много лет назад. Черты, которые он, возможно, передаст своему сыну.

Фелина запечатлела их в своем сердце, прежде чем страсть захватила их обоих, сжигая все мысли в огне вожделения.


Эпилог


Март 1596 года – Лувр


Блестящий весенний праздник в конце марта, сделавший королевский дворец на берегу Сены островом сияния и света, собрал в Лувре представителей всех известных французских родов. Уже несколько дней в Париж прибывали кареты, заполненные людьми и багажом. Торговцы и ремесленники радостно потирали руки, предвкушая будущие барыши.

Мастер Орель тоже постарался своевременно пошить заказанные ему роскошные одежды. Одни только бесчисленные жемчужины на черном бархатном платье графини де Сюрвилье заставили трудиться целый день несколько юных швей.

Графиня выглядела чрезвычайно помпезно. Она блистала рядом со своим неотесанным супругом. Но ни бархат, ни жемчуг не могли скрыть того, что красота бывшей мадам д'Ароне уже начала увядать.

Пудра и краски скрыли мелкие морщинки возле глаз, но складки вокруг рта оставались заметными. Да ипышность тела постепенно превысила допустимые размеры. Ощущенье неудовлетворенности излости исходило от нее подобно запаху слишком резких духов.

– Надеюсь, на этот раз вы сумеете не раздражать короля! – прошипела она, входя вместе с графом в нарядный зал. – Я не желаю снова месяцами торчать в провинциальном замке.

Граф де Сюрвилье за те самые месяцы привык не обращать внимания на постоянное брюзжанье своей дамы. Он с интересом разглядывал многочисленных приглашенных на бал и вдруг заметил высокого темноволосого мужчину, с обожанием смотревшего на свою спутницу.

– Проклятье, де Анделис тоже здесь! При виде этого типа во мне закипает желчь! – прорычал он. – Не сам ли король стоит позади той куколки, супруги маркиза? Герцогине такое не понравится!

Его дражайшей половиной владели сходные чувства, и она прищурила свои черные глаза, отыскивая Филиппа Вернона. В самом деле, это был он. Выглядел маркиз превосходно и был бесстыдно доволен. А женщина рядом с ним? Неужели эта девка осмелилась опять повиснуть на нем? Однако Тереза не позволит этой комедиантке появляться при дворе. На сей раз она устроит публичный скандал!

Забыв о супруге, она протиснулась между гостями и приблизилась к паре как раз в тот момент, когда король и герцогиня де Бофор тоже подошли к ней. Праздник, устроенный в честь начала весны, предполагалось отмечать непринужденно, без долгих церемоний, как любил жизнерадостный король.

Он склонился к изящной руке маркизы де Анделис, украшенной помимо золотого обручального кольца большим чистейшей воды бриллиантом. Бриллиант дополнял ее элегантную одежду из голубого венецианского шелка. Обширное декольте обрамлялось высоким кружевным воротником. К матовой коже прикасалось изумительное колье из серебристого жемчуга. Однако даже жемчуг не мог превзойти сиянием светлые глаза маркизы, смущенно и осторожно глядевшие на склоненную голову короля, пока тот не поднял ее вновь.

– Итак, моя прекрасная дама, как чувствует себя мой крестник, виконт? Надеюсь, он здоров?– доверительно, почти фамильярно осведомился король.

Фелина невольно улыбнулась, как всегда, когда разговор заходил о сыне. На ее лице отражалась материнская гордость, говорившая о безграничном счастье.

– Да, Ваше Величество, он чувствует себя великолепно. Дед гордится своим внуком, который, однако, уже начинает вертеть им, как ему вздумается. Мсье де Брюн вечно брюзжит на кормилицу и няню, ибо те никак не могут ему полностью угодить.

– Вы должны мне рассказать о наследнике, – милостиво улыбнулась герцогиня де Бофор, поскольку сама была матерью двухгодовалого сына.

– Какая радостная новость! Вас, значит, можно поздравить с долгожданным наследником!– прощебетала графиня де Сюрвилье, подойдя к Филиппу Вернону и стремясь привлечь к себе внимание.

Филипп сдержанно поклонился бывшей любовнице.

– Можете поздравить, мадам, если вы этого действительно хотите! – произнес он холодно.

– Как удивительно все же выздоровление вашей тяжело больной драгоценной супруги, мсье. Я вижу, рецидив прошлого года она вновь благополучно пережила.

Пока графиня собиралась добавить в свои слова несколько новых ядовитых капель, ее прервал властный голос. Король решил лично навсегда принудить ее к молчанию.

– Вы, вероятно, говорите о Мов Вернон, несчастной старшей дочери мсье де Брюна, графиня. У вас неверные сведения. Она, действительно, скончалась некоторое время назад от чахотки. Дама, родившая наследника де Анделиса, Фелина де Брюн является младшей дочерью нашего старого друга.

Это было уж слишком. Даже самому королю мадам Тереза не позволит пудрить ей мозги. Не думая о возможном скандале, она осмелилась возразить.

– Младшая дочь? Какая легенда! Всем известно, что у Амори де Брюна была только одна дочь и что его супруга погибла в Варфоломеевскую ночь!

Напоминать Генриху Наваррскому о той трагической ночи, омрачившей его свадьбу с Маргаритой Валуа, было большой ошибкой.

– Коль скоро вы так отлично информированы, мадам, – возразил он язвительно, – вам наверняка известно, что мадам де Брюн в тот период ждала ребенка. Ее вторая дочь появилась на свет во время бегства матери из Парижа. Тогда на Францию и ее жителей обрушились большие страдания и беды. Поэтому мне особенно приятно, имея теперь королевскую власть, залечивать некоторые раны.

– Но ведь... но ведь она католичка! – вырвалось у дамы, уже не думавшей о последствиях.

Ответ прозвучал резко.

– Ваш король тоже католик, мадам. И вам не подобает судить об этом. Иначе нам придется отказаться от вашего присутствия на празднике!

Фелина взглянула на бывшую соперницу, побледневшую под слоем краски, и, к своему удивлению, поняла, что сочувствует ей. Признаки увядания прежней красоты были налицо. Рядом с графом де Сюрвилье Тереза д'Ароне сотворила для себя персональный ад.

Мелодичное контральто маркизы прозвучало мягко и убедительно:

– Зачем суровые слова на таком замечательном празднике? Я благодарна графине за участие в судьбе нашей семьи. Однако впредь, мадам, вам больше не нужно поминать нас в своих молитвах.

Король не скрывал своего восхищения столь дипломатичным возражением.

– Вы не только прекрасны, маркиза. Вы к тому же умны и милосердны. Жалость к врагу отличает истинную христианку! Маркиз, если вы пригласите на танец герцогиню, я позволю себе открыть бал с очаровательной матерью моего крестника.

Графине де Сюрвилье пришлось, сдерживая бессильный гнев, присесть в церемонном реверансе перед женщиной, которую она ненавидела всей душой. Отказаться от этого значило бы еще больше разгневать короля и, возможно, окончательно попасть в немилость.


Поздно ночью, почти под утро, пока Иветта, снова с удовольствием ставшая камеристкой у прежней госпожи, вытаскивала заколки, прикреплявшие к платью кружевной воротник, Филипп опять заговорил о графине.

– В вашей власти было навсегда удалить ее от королевского двора. Почему вы этого не сделали, моя радость?

Фелина лукаво улыбнулась своему отражению в зеркале. Рождение маленького Амори Жана Филиппа Вернона не повредило ее фигуре и красоте. Наоборот, счастье материнства смягчило линии тела и окончательно стерло в ее сердце следы ненависти и возмущения.

– А зачем? Я бы тогда лишилась удовольствия наблюдать, как она переживает крушение своих честолюбивых планов.

Иветта сдержала ухмылку и поймала однозначный взгляд маркиза. Она поняла, что от нее требуется. Быстро покончив с крючками и петлями на платье и сделав прощальный реверанс, она удалилась.

Едва Иветта закрыла за собой двери, Филипп прижал к себе жену.

– Так вы не святая, а мстительная бестия! – прошептал он между двумя страстными поцелуями.

Фелина, ощущая на теле его руки, радостно усмехнулась.

– Святые слишком пресны, мой господин. Или вам хотелось бы святую?

– Ты знаешь, чего мне хочется. Какую жажду я никак не могу утолить...

Их губы сомкнулись. Слова были теперь не нужны. Их любовь наконец одержала победу, а ту, которая проиграла, они наказали сильнее, чем местью – своим равнодушием.